Русская интеллигенция XIX века: понятие, формирование, состав. Понятие интеллигенции. Ее особое положение в провинции

Появление в России интеллигенции как особой социальной группы относится к 30-40-м гг. 20 века. К середине 19 века она существует как вполне сложившаяся социальная прослойка в обществе.

Основной чертой самосознания русской интеллигенции было ее противостояние власти, которое проявилось как в революционном максимализме, так и в либеральной оппозиционности. Особенностью ее самосознания было так называемое отщепенство, порожденное социальной изолированностью. Интеллигенция ощущала разрыв с народом, но пыталась преодолеть его путем своего служения ему.

Осознание «нужности» народу питало общественную активность интеллигенции, роль которой значительно возрастает. С ее деятельностью было связано развитие народного образования, просвещения и науки. В просвещении народа она видела свой нравственный долг.

Идентификация интеллигенции со второй половины XIX века тесно связана с дистанцированием от власти, поэтому важно учитывать степень и характер этого дистанцирования, который определяет соответствующие стратегии поведения.

Во второй половине XIX столетия у русской интеллигенции складывается определенное ядро ценностных и мировоззренческих ориентаций, объективно работающих на народническую парадигму. Во-первых, это равное неприятие феодальных и буржуазных пороков и желание преодолеть их «одним ударом». Во-вторых, это такой культ личности человека, который делает болезненно неприемлемыми любые формы отчуждения и эксплуатации человека человеком, и как следствие этого провозглашает право на открытое сопротивление против всех видов явного и скрытого насилия над человеком труда и творчества. В-третьих, это принципиальный выбор в пользу доминанты непосредственно общественных форм организации жизни человека над формами опосредованно общественными, материально отчужденными, отпущенными в пространство отрицательной свободы, неуправляемой и «противочеловечной» экономической стихии.

Развитие представлений об общественном идеале происходило в ситуации, когда все общество обсуждало возможности социальных перемен. Ожидания эти часто были связаны с учением социализма. Н.А.Бердяев дал предельно лаконичное описание всеобщности народнической парадигмы в русской философии и культуре XIX в.: "В русском сознании XIX века социальная тема занимала преобладающее место. Можно даже сказать, что русская мысль XIX века в значительной своей части была окрашена социалистически". История проникновения позитивизма в Россию аналогична общеевропейскому процессу, но имеет и особенные черты. России о позитивизме заговорили почти одновременно с выходом «Курса положительной философии». Так, первые упоминания о нем можно найти в работах критиков и публицистов В. Майкова (1845) и Д. Милютина (1847). Однако процесс проникновения позитивизма на российскую почву начался не сразу. Исследователи русской философии находят этому несколько объяснений. Среди них – малое развитие интереса к философии вообще, весьма неблагоприятные условия, в которых находилось печатное слово в России (Лесевич), ограниченное проникновение английской и французской литературы и, наоборот, весьма интенсивное воздействие немецкого идеализма (Радлов). Действительно, русское мышление долгое время находилось в своеобразном плену немецкого идеализма. Позитивизм в России был воспринят как философское направление, «родственное материализму и дарвинизму». Проникновение позитивизма на русскую почву совпало с процессом становления общественных наук. Позитивизм подчеркнул не только связь науки с обществом в процессе распространения на русской почве. Ускоренная модернизация пореформенного общества способствовала тотальному включению всех слоев населения в политическую жизнь страны. Восприятие позитивизма на русскую почву совпало, как уже отмечалось, с процессом становления и оформления комплекса наук гуманитарного характера (история, социология, психология, экономика, право, политология и др.), когда содержание позитивистской философии с ее научными методами рационального познания, свободными от «спиритуализма и идеализма», как никогда соответствовало интересам российских исследователей 60-х гг. XIX в. в их разработке философии истории. Этим объясняется и синхронность проникновения в Россию позитивизма с двумя другими направлениями научной мысли – марксизмом и дарвинизмом. Первым русским марксистом был Г. В. Плеханов, в прошлом руководитель народнического «Черного передела». Для распространения марксизма в России складывалась бла­гоприятная обстановка: нарастало забастовочное движение, стали появляться марксистские кружки. Заканчивался период утверждения капитализма, который советские историки датируют примерно 1861-1882 гг.: в результате промышленной революции капитализм укрепился в городе и, разрушая общину, проникал в деревню. Вместе с ним рос пролетариат, главным образом за счет крестьянства, которое все более "раскрестьянивалось". Именно к началу 80-х гг. промышленный пролетариат в основном сложился как класс. Рабочее движение обретало размах и организованность, достаточные для того, чтобы выделиться из общедемократического потока в качестве самостоятельной пролетарской струи. Чрезвычайно способствовала возникновению русской социал-демократии победа марксизма в западноевропейском рабочем движении, возможность использовать плоды этой победы, тем более что марксизм уже давно проникал в Россию, хотя вначале не прививался на русской почве как мировоззренческая система . Передовые русские люди еще в 40-е гг. знакомились с ранними работами К. Маркса и Ф. Энгельса (В.Г. Белинский и, возможно, А.И. Герцен). В пореформенной России, особенно с конца 60-х гг., интерес к марксизму стал быстро расти. Народники уже не просто знакомились с трудами Маркса и Энгельса, но и переводили их.

Черты: получение высшего образования, ориентация на преодоление телесности, которое необходимо для реализации духовной свободы и четко выраженное табуирование всего плотского. Полное освобождение от физической детерминации, наличие авторитетов и невозможность обсуждать эти авторитеты. Считалось, что все интеллигенты имели музыкальное образование, но – по сути – оно часто ограничивалось изучением основных гамм. Есть подозрение, что тоже самое можно сказать и о владении иностранными языками. Скорее всего, интеллигенты владели только определенными стилями языков, разговорным и беллетристическим, а понимание специальных, религиозных, философских текстов, вызывало сложности.

РУССКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ XIX ВЕКА: ПОНЯТИЕ, ФОРМИРОВАНИЕ, СОСТАВ

Вялов А.И.

Начиная данное исследование, необходимо обратиться к терминологии, а точнее - к главному понятию, не уяснив которое, трудно будет разобраться в главной проблеме. Итак, обратимся к истории термина "интеллигенция".

Словарь С.И. Ожегова определяет понятие "интеллигенции" следующим образом: "Интеллигенция - люди умственного труда, обладающие образованием и специальными знаниями в различных областях науки, техники и культуры; общественный слой людей, занимающихся таким трудом". По мнению В. Даля, интеллигенция - "разумная, образованная, умственно развитая часть жителей".

Часто это понятие выводят из латинского intelligentia - "понимание, познавательная сила, знание". На самом деле первоисточником его является греческое слово noesis - "сознание, понимание их высшей степени". Этот концепт противопоставлялся более низким степеням сознания - dianoia - "образ мыслей, размышление" и episteme - "научное знание", и объединяла их как высшая категория. Затем уже в римской культуре возникло собственно слово intelligentia , означавшее сначала просто "хорошая степень понимания, сознания", без греческих тонкостей. Лишь к закату Рима оно приобрело тот смысл, в котором и перешло в классическую немецкую философию, во французскую науку.

В Россию понятие "интеллигенция" проникает трудами Гегеля, Шеллинга, а также французских авторов. Первые русские переводчики Шеллинга переводили его термин " Intelligenz " как "разумение", а заглавие книги Ипполита Тэна " De l ’ intellegence " как "об уме и познании". Именно в таком отвлеченно-философском смысле слово и стало употребляться в русском языке.

Долгое время считалось, что собственно русское слово "интеллигенция" было введено в 1860-е годы Боборыкиным, о чем он и сам говорил в начале XX века: "Около сорока лет назад, в 1866 г., в одном из своих драматических этюдов я пустил в обращение в русский литературный язык как жаргон <...> слово "интеллигенция", придав ему то значение, какое оно из остальных европейских языков приобрело только у немцев: интеллигенция, т.е. самый образованный, культурный и передовой слой общества известной страны. Тогда же я присоединил к нему одно прилагательное и одно существительное <...> интеллигент и интеллигентный".

На самом же деле, во-первых , слово впервые было употреблено В.А. Жуковским в 1836г., а во-вторых, в 1866 г. Боборыкин употребил его вовсе не в том значении, о котором писал спустя почти полвека. Однако обо всем по порядку. Согласно исследованию С.О. Шмидта, слово "интеллигенция" присутствует в дневниковой записи В.А. Жуковского от 2 февраля 1836г. В ней идет речь о возмутительном случае, когда сразу после пожара с сотнями жертв у Адмиралтейства, почти рядом, на Невском в тот же день состоялся веселый бал в доме В.В. Энгельгардта. Бал превратился чуть ли не в беснование, где участвовали многие петербургские дворяне, "которые у нас представляют,- иронично замечает Жуковский,- всю русскую европейскую интеллигенцию " и где "никому не пришло в голову (есть исключения), что случившееся несчастье есть дело всеобщее". Иначе говоря, поэт не осознает еще интеллигенцию как специфическое русское явление (примечательно, кстати, что и сейчас некоторые ученые, занимающиеся проблемой интеллигенции, не признают исключительно русского содержания понятия, о чем будет сказано позже).

Возвращаясь к Боборыкину, нужно отметить, что он впервые употребляет это слово в 1866 году в статье о парижских театральных постановках в совершенно ином значении, нежели современное: "Постановки театра Шатле больше, чем постановки других театров, нравятся массе, без различия интеллигенции и общественного положения", т.е. здесь скорее имеется ввиду философское понятие ума, интеллекта, нежели принадлежности к определенному социальному слою. И все же, отказывая Боборыкину в пальме первенства в использовании слова "интеллигенция", нельзя отрицать вклад писателя в привлечении внимания к данному понятию.

Помимо него термин "интеллигенция" имел хождение и у других авторов 1860-х годов, таких, как Н.Шелгунов, И. Аксаков, П. Ткачев. Причем, при общей неопределенности, колебании между абстрактным и собирательным значениями, у революционно-демократического лагеря есть свои трактовки понятия "интеллигенция". Ткачев, в частности, называл ее "образованным меньшинством": "по своему строго критическому отношению к окружающим ее явлениям, по смелости своей мысли она ни в чем не уступает лучшей части западноевропейской интеллигенции", и "здоровые мысли и понятия, которые в наше время стали распространяться и утверждаться в небольшом кружке нашей интеллигенции", привели к тому, что "барская интеллигенция" должна была стушеваться перед другою, вышедшею из другого класса людей".

К 1870-м годам утверждается понятие интеллигенции как социальной группы со своими отличительными особенностями. В словаре В. Даля, еще раз напомним, она определяется как "разумная, образованная, умственно развитая часть жителей". А все тот же Боборыкин в начале ХХ века определял ее следующим образом, отобразив по сути основные черты: "интеллигенция, т.е. самый образованный, культурный и передовой слой общества известной страны. <...> собирательная душа русского общества и народа. <...> избранное меньшинство, которое создало все, что есть самого драгоценного для русской жизни: знание, общественную солидарность, чувство долга перед нуждами и запасами родины, гарантии личности, религиозную терпимость, уважение к труду, к успехам прикладных наук, позволяющим массе поднять своё человеческое достоинство".

Говоря, однако, о явлении интеллигенции как присущем единственно русской действительности, нельзя пройти мимо работ П. Марселя, П. Потье, П. Габильяра, А. Беранже, которые писали о существовании во Франции так называемых "интеллигентных пролетариев". В частности, Анри Беранже так характеризует людей этого слоя: "… на дне общества есть люди, рожденные бедняками, как например сыновья крестьян, рабочих, мелких служащих или даже крупных, но неимущих чиновников, люди трудолюбивые, склонные к порядку, приобретшие усидчивым трудом и лишениями значительные знания, люди, требующие известного положения в обществе, соответственно тем преимуществам, какие им дает университетская степень, наконец, люди, не имеющие ничего общего с богемой, с строптивыми упрямцами и с отбросами сословий, а наоборот, личности дисциплинированные, покорные, готовые и желающие сделаться настоящими буржуа и кончающими тем, что впереди у них остается только один голод. Вот это и есть интеллигентные пролетарии".

Он приводит и статистику французского интеллигентного пролетариата, выделяя следующие категории интеллигентных пролетариев: 1) пролетарии среди врачей; 2) среди адвокатов и судей; 3) среди профессоров и учителей; 4) среди инженеров; 5) среди офицеров; 6) среди чиновников; 7) среди представителей художественных профессий; 8) среди студентов; 9) в пролетариате - "преисподней голодающих оборванцев, с университетскими дипломами".

Необходимо отметить также мнение отдельных отечественных ученых, подвергающих сомнению исключительность русской интеллигенции. К числу таких можно отнести К.Б. Соколова. Он заявляет о существовании интеллигенции в Германии, Японии, Индии, США и др., ссылаясь на труды Г. Померанца, В. Страды, и приводя собственные аргументы. И, если с Померанцем, который говорит о том, что "... интеллигенция... складывается в странах, где сравнительно быстро принялась европейская образованность и возник европейски образованный слой, а социальная "почва", социальная структура развивалась медленнее, хотя иногда, по-своему, и очень быстро" и при этом "эта "почва" надолго сохраняла азиатские черты", можно согласиться в силу похожего характера развития русской культуры, где народная культура и культура образованного слоя развивались практически независимо друг от друга, то мысли, высказанные В. Страдой, носят спорный характер. Он пишет, что "русская интеллигенция при всех ее особенностях, не есть что-то уникальное, а часть сложного исторического явления - европейской интеллигенции нового времени". По его мнению, последняя появилась во Франции в эпоху Просвещения, которому и отводилась решающая роль при формировании современного типа интеллектуала , в том числе и русского. Получается, что он не разделяет понятия интеллектуалов и интеллигенции, что не совсем правильно, поскольку интеллигент в отличие от интеллектуала - по сути просто работника умственного труда, образованного человека, сочетает в себе еще и функции носителя норм нравственности, национального самосознания, просветителя, ведущего за собой остальной народ к духовной свободе, миру и гармонии. Другое дело, что методы достижения этих целей приобретали порой столь кровавый характер, что сводило на нет благородные стремления, но этот вопрос будет нами рассмотрен в данном исследовании позднее.

Занимательна тут точка зрения П.Н. Милюкова, отмечавшего, что "интеллигенция вовсе не есть явление специфически русское". И при этом он, так же, как и Беранже, упоминал интеллигентный пролетариат. Милюков отмечал, что появление во Франции "особого класса, стоящего вне сословий и занятого профессиональным интеллигентским трудом, ведет к образованию интеллигентского пролетариата...". Есть, по его убеждению, интеллигенция и в Англии, причем она стоит "особенно близко по самому характеру идеологии к русской интеллигенции". Что же касается Германии, то в ней, по словам Милюкова, еще в 30-х - начале 40-х годов XIX в. учащейся молодежью было создано типично интеллигентское движение "Молодая Германия", состоявшее из журналистов и литераторов.

Так же Милюков говорит об эпохах, "как 40-50-е годы, когда интеллигентский тип становится интернациональным в Европе, будучи объединен в кружках политической эмиграции".

Вопрос о соотношении терминов "интеллигенция" и "образованность" Милюков решает представлением их в виде двух концентрических кругов. "Интеллигенция - тесный внутренний круг: ей принадлежит инициатива и творчество. Большой круг "образованного слоя" является средой непосредственного воздействия интеллигенции". Таким образом Милюков подводит веские основания под вывод об интернациональности понятия интеллигенции.

Соколов же в качестве аргументов приводит такую же, как и в России, оторванность "верхушки", от народа во Франции и Германии конца XVIII века. По его словам, "только образованная парижская аристократия была знакома с достижениями науки, занималась литературой и изящными искусствами. В тоже время провинциальные дворяне Гаскони, Прованса, Шампани, Бургундии не всегда знали грамоту". Здесь мы имеем дело с сословным делением, но интеллигенция - внесословна. Интеллигенция сама есть социальный слой, в который входят люди разного происхождения. К тому же, автор сам себе противоречит, противопоставляя "парижскую аристократию" "провинциальным дворянам Гаскони", т.е. одних дворян он, таким образом, причисляет к народу, а других - ставит над ним.

Что касается упоминания Соединенных Штатов Америки, то здесь достаточно вспомнить, каким образом и из кого формировалось их население. Далее, Америка - государство, построенное, по сути заново, "с нуля", и совсем на иных принципах. Там сословия размывались и во главу угла ставилась (да и ставится) предприимчивость, умение зарабатывать любыми способами. О какой интеллигенции, о какой нравственности может идти речь там, где господствовали принципы индивидуализма и материальной обеспеченности. Очень точно один американский президент выразил сущность своей страны - "дело Америки - бизнес".

В противовес подобным высказываниям Соколова и его единомышленников можно привести два совершенно противоположных мнения: В. Кормера и И. Берлина. Так, Кормер следующим образом определял специфику интеллигенции как явления русской культуры: "Исходное понятие было весьма тонким, обозначая единственное в своем роде историческое событие: появление в определенной точке пространства, в определенный момент времени совершенно уникальной категории лиц (...), буквально одержимых еще некоей нравственной рефлексией, ориентированной на преодоление глубочайшего внутреннего разлада, возникшего меж ними и их собственной нацией, меж ними и их же собственным государством. В этом смысле интеллигенции не существовало нигде, ни в одной другой стране, никогда". И хотя всюду были оппозиционеры и критики государственной политики, политические изгнанники и заговорщики, люди богемы и деклассированные элементы, но "никогда никто из них не был до такой степени, как русский интеллигент, отчужден от своей страны, своего государства, никто, как он, не чувствовал себя настолько чужим - не другому человеку, не обществу, не Богу - но своей земле, своему народу, своей государственной власти. Именно переживанием этого характернейшего ощущения и были заполнены ум и сердце образованного русского человека второй половины XIX - начала XX века, именно это сознание коллективной отчужденности и делало его интеллигентом. И так как нигде и никогда в Истории это страдание никакому другому социальному слою не было дано, то именно поэтому нигде, кроме как в России, не было интеллигенции". Исайя Берлин сказал об этом боле сжато, но не менее глубоко: "Не следует путать интеллигенцию с интеллектуалами. Принадлежащие к первой считают, что связаны не просто интересами или идеями; они видят себя посвященными в некий орден, как бы пастырями в миру, назначенными нести особое понимание жизни, своего рода новое евангелие".

Относительно вопроса происхождения русской интеллигенции, можно обозначить несколько вариантов генезиса. Одна из традиций отечественной культуры, наиболее отчетливо заявленная русским народничеством, а затем и марксизмом (Н.К. Михайловский, Г.В. Плеханов, В.И. Ленин), - начинать историю русской интеллигенции с возникновения разночинства - в 40-е годы- XIX в. в лице наиболее ярких его представителей и идейных вождей — В.Г. Белинского и А.И. Герцена. Следующее поколение разночинной интеллигенции (Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, Д.И. Писарев и другие "шестидесятники") продолжило и радикализировало взгляды людей, представлявших не то или иное сословие или класс, но "чистую мысль", дух (нации или народа), воплощенное искание истины, справедливости, разумной действительности. Таким образом, "разночинское" обоснование русской интеллигенции объясняет не только ее отвлеченную духовность, но и знаменитую ее "беспочвенность", разрыв со всяким сословным бытом и традициями, ее социальную неукорененность, скитальчество, "отщепенчество".

Другая традиция истолкования генезиса русской интеллигенции связывает его с истоками русского вольномыслия ("вольтерьянства" и политической оппозиционности); в этом случае родоначальниками русской интеллигенции оказываются А.Н. Радищев, Н.И.Новиков (к этой точке зрения по-разному склонялись Ленин и Бердяев); Д.Н. Овсянико-Куликовский начинал свою историю русской интеллигенции с момента публикации "Философического письма" П.Я. Чаадаева, положившего начало национальному нигилизму отечественных мыслителей (своего рода оборотной стороны русской мессианской идеи). Именно острота постановки Чаадаевым проблемы национальной самобытности русской культуры и российской цивилизации в контексте мировой культуры вызвала почти двухвековую полемику русских "западников" и "славянофилов" вокруг вопроса о ценностной самоидентичности русской культуры и породила множество оригинальных гипотез и концепций духовно-цивилизационного своеобразия России и русской культуры.

Тем самым происхождение русской интеллигенции связывалось, во-первых, с культурным европеизмом, распространением просвещения, развитием наук, искусств и вообще возникновением специализированных форм культуры (которых в Древней Руси с ее культурным синкретизмом не существовало) и их обслуживающих профессионалов; во-вторых, с обретаемыми навыками религиозной и политической свободы мысли, слова, печати, тем более трудными для России, что "рождались они в жестком противостоянии политическому деспотизму и авторитаризму, традиционализму и религиозно-духовному догматизму, цензурным гонениям и запретам, - в отсутствие сложившегося общественного мнения, традиций гражданского общества, правового государства (т.е. в принципиально иных социокультурных условиях по сравнению с западноевропейскими свободами)".

Третья традиция (Д.С. Мережковский и М.О. Гершензон) возводила истоки русской интеллигенции ко временам петровских реформ и к самому Петру, признаваемому первым русским интеллигентом, стремившимся "по своему образу и подобию" сформировать отряд послушных его воле "птенцов гнезда Петрова". Сюда же относится традиция осмыслять успехи просвещения в России в связи с державной волей просвещенного монарха (Петр I, Елизавета, Екатерина II, Александр I, Александр II т.д.). Эта традиция исследования генезиса русской интеллигенции была плодотворна тем, что обозначала драматическую коллизию, сопровождавшую в дальнейшем всю историю русской интеллигенции - сложные взаимоотношения интеллигенции с властью и государством. С одной стороны, интеллигенция "рекрутирована" властью, ее деятельность мотивирована гражданским долгом перед Отечеством, его духовным благом и процветанием; с другой - интеллигенция сама творит себя, а не порождена властью, она самоопределяет смысл и цели своей деятельности, связанной с творчеством и распространением культуры, общечеловеческих ценностей, идеалов Разума и просвещения, а не служит лишь интеллектуальным, культурным орудием политической воли самодержавного монарха и его бюрократического аппарата.

Четвертая традиция осмысления культурно-исторических истоков русской интеллигенции связана с поисками более глубоких - древнерусских - ее корней. Так, в многовековой- "пятиактной" - трагедии русской интеллигенции Г.П. Федотов видел и многовековую же ее предысторию: целых два "пролога" к ней - в Киеве и Москве. Иначе говоря, по Г. Федотову, первые "интеллигенты" на Руси - при всей условности их отнесения к интеллигенции - это православные священники, монахи и книжники киевского и московского периодов древнерусской культуры. "В этом случае история (точнее - предыстория) русской интеллигенции уходит во мглу веков и теряется чуть ли не у истоков Крещения Руси"; однако такой подход к исследованию русской интеллигенции раскрывает важные смысловые составляющие понятия "интеллигенция" - органическая близость древнерусской "протоинтеллигенции" к народу (своим бытом, языком, верой) и вместе с тем - отчужденность, оторванность от него, от народного творчества (культурный аристократизм, византинизация идеалов жизни, нравственности, эстетики).

Пятая традиция трактовки интеллигенции в отечественной культуре связана с вкладом русского марксизма, впитавшего, в большевистском варианте, идеологию "махаевщины" (доктрины, автором которой по праву считается В.К. Махайский и которая объявляет интеллигенцию классом, враждебным революции, в то время как основой революции оказываются деклассированные элементы, люмпен-пролетариат). Согласно этой интерпретации, интеллигенция не находит определенного места в социально-классовой стратификации общества: это не класс, а "прослойка" между трудящимися и эксплуататорами; интеллигенция "вербуется" из недр трудящихся, однако ее труд, знания, продукты умственного труда являются "товаром", который заказывается и оплачивается главным образом эксплуататорскими классами, превращаясь тем самым в форму идеологического обмана и самообмана трудящихся. Интеллигенция, таким образом, предстает в качестве ученых "лакеев", "приказчиков", "прислуги" эксплуататорских классов (помещиков и буржуазии), а создаваемые ею произведения культуры, в соответствии с поступившим "социальным заказом", оказываются опасными и вредными для народа, т.е. подлежат изъятию, исправлению, переосмыслению с новой классовой точки зрения, т.е. целенаправленной селекции. Отсюда - новая роль революционной цензуры, партийно-государственного контроля за интеллигенцией, ненадежной и продажной, лицемерной и склонной к политическому предательству.

Что же на самом деле представляет собой интеллигенция? Об этом идет многолетний спор, как мы уже успели убедиться, на страницах литературных и научных журналов, книг. Существуют сотни определений для интеллигенции. И на одной из недавних конференций, посвященных этой проблеме, было названо целых 24 критерия, "раскрывающих понятия интеллигенция и интеллигентность".

Один из коренных вопросов - вопрос о происхождении интеллигенции, о котором мы выше упоминали, говоря о направлениях в толковании данного понятия. Сейчас же рассмотрим вопрос более детально. Серьезная дискуссия относительно происхождения интеллигенции развернулась в начале ХХ века на страницах сборников "Вехи", "Из глубины". Здесь надо сказать о схожести взглядов в плане времени появления интеллигентов в России. "Созданием Петровым" именует интеллигенцию С.Н. Булгаков. М.О. Гершензон так же утверждает, что "наша интеллигенция справедливо ведет свою родословную от Петра". М.И. Туган-Барановский не отстает и видит Петра "одним из первых русских интеллигентов". Несколько иных взглядов придерживался Струве, считавший, что "интеллигенция как политическая категория, объявилась в русской исторической жизни лишь в эпоху реформ и окончательно обнаружила себя в революцию 1905-1907 гг. Идейно же она была подготовлена в знаменательную эпоху 40-х гг. <...> Восприятие русскими передовыми умами западноевропейского социализма - вот духовное рождение русской интеллигенции в очерченном нами смысле". Однако тогда же появились разночтения касательно "духовных отцов" русской интеллигенции. В их качестве выступали Белинский, Бакунин, Некрасов, Герцен, Чаадаев. В написанной позже работе Бердяев считал таковым Радищева: "Родоначальником русской интеллигенции был Радищев, он предвосхитил и определил ее основные черты. Когда Радищев в своем "Путешествии из Петербурга в Москву" написал слова "Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человеческими уязвлена стала", - русская интеллигенция родилась". И вообще сам процесс исторического зарождения интеллигенции в России сопровождался, по словам Бердяева, мученичеством. Говоря о вынесенных Екатериной II приговорах, он заключает: "Так встречено было образование русской интеллигенции русской властью". Особым типом интеллигента являлся, по Бердяеву, А.С. Пушкин, которого тот называл "единственным ренессансным русским человеком, который соединил в себе сознание интеллигенции и сознание империи".

Необходимо так же отметить неоднозначность выводов и в отношении сущности интеллигенции. И, если Н.А. Гредескул писал в начале 19 - го века о том, что "интеллигенция" в смысле "ума и "понимания", так же как в смысле "нравственной чуткости", существует, конечно, у всех народов и во все времена", то Бердяев в середине столетия был уверен в том, что "русская интеллигенция есть совсем особое, лишь в России существующее, духовно-социальное образование". А, выстраивая ступени восхождения интеллигенции к статусу роковой, судьбоносной для России категории, Н.А. Бердяев отдает должное разностороннему влиянию на этот процесс Чаадаева и Хомякова, Герцена и Бакунина, славянофилов и западников, народников и марксистов. Он исследует, как меняется характер и тип русской интеллигенции при переходе от преимущественно дворянского состава (40-е годы 19-го столетия) к разночинскому (60-е годы), говорит о возникновении в России "интеллигентного пролетариата" (вспомним Беранже) и большой роли "интеллигентов", вышедших из духовного сословия".

Немалую роль "церковной интеллигенции", правда, уходящей корнями в средневековье, признает современный исследователь Т.П. Белова, отмечающая, что ее "необходимо признать "первой русской интеллигенцией", так как именно с ней связано возникновение личностного самосознания и пробуждения русского национального самосознания".

Свое мнение о сущности интеллигенции имеет и В.Л. Семенов, который считает, что по своим историческим корням интеллигенция как бы разделяется на две части. Одна из них, органичная традиционному российскому обществу, имела своими истоками летописную культуру Древней Руси. Другая - представляла продукт силовых "прививок" Западной цивилизации на российское "древо". Вместе с тем автор отмечает, что "начало русской интеллигенции в узком смысле... понятия было положено реформами Петра I , ... но уже в 1870-х гг. радикальная молодежь стала утверждать: право носить титул интеллигентов принадлежит только ей одной". Хотя, пишет автор, исключение из состава интеллигенции "не революционеров" равнозначно искажению истории России.

А О.В. Туманян приходит к выводу, что "в дореволюционной России интеллигенция формировалась практически изо всех социальных групп и классов, как традиционно стоящих во главе общества, так и из простых людей".

Касательно формирования интеллигенции, уместно упомянуть Иванова-Разумника, писавшего, что интеллигенция как слой существовала с середины Х VIII века, а до того были лишь отдельные интеллигенты, такие как Курбский, Котошихин, Хворостинин, Татищев.

Мы придерживаемся относительно генезиса интеллигенции точки зрения, озвученной Д.С. Мережковским и М.О. Гершензоном, уводивших корни интеллигенции к времени петровских реформ.

В целом же относительно сути вопроса о специфике русской интеллигенции уместно привести как вывод слова О.К. Ермишиной: "Проблема выделения интеллигенции в отдельную социальную страту остается одной из наименее изученных. Представляется, что одной из серьезных причин этого положения в отечественной историографии является сложность вычленения интеллигенции из сословной структуры российского общества, которая окончательно оформилась в XVIII веке".

По нашему мнению, наиболее полно понятие и сущность интеллигенции выразил в своей работе "Культура и интеллигенция" Виталий Владимирович Тепикин. Под интеллигенцией он мыслит (и здесь мы с ним согласны) "особую социально-профессиональную и культурную группу людей, занятую преимущественно в сфере умственного труда, обладающую способностью чуткости, такта и мягкости в проявлениях, ответственную за поступки и склонную к состоянию самоотречения". Помимо определения чрезвычайно интересны признаки интеллигенции, выделенные им:

"1.передовые для своего времени нравственные идеалы, чуткость к ближнему, такт и мягкость в проявлениях;

2.активная умственная работа и непрерывное самообразование;

3.патриотизм, основанный на вере в свой народ и беззаветной, неисчерпаемой любви к малой и большой Родине;

4.творческая неутомимость всех отрядов интеллигенции (а не только художественной ее части, как многими принято считать), подвижничество;

5.независимость, стремление к свободе самовыражения и обретение в ней себя;

6.критическое отношение к действующей власти, осуждение любых проявлений несправедливости, антигуманизма, антидемократизма;

7.верность своим убеждениям, подсказанным совестью, в самых трудных условиях и даже склонность к самоотречению;

8.неоднозначное восприятие действительности, что ведет к политическим колебаниям, а порой - и проявлению консерватизма;

9.обостренное чувство обиды в силу нереализованности (реальной или кажущейся), что иногда приводит к предельной замкнутости интеллигента;

10.периодическое непонимание, неприятие друг друга представителями различных отрядов интеллигенции, а также одного отряда, что вызвано приступами эгоизма и импульсивности (чаще всего характерно для художественной интеллигенции).

Принимая во внимание признаки интеллигенции, предложенные нами, надо знать пропорциональный критерий, предполагающий достаточное количество признаков для конкретного индивида-интеллигента. Видно, хватит половины из 10, чтобы человека можно было назвать интеллигентом. Но - в общем значении".

Прежде чем приступить к вопросу о составе интеллигенции, необходимо обозначить основные классификации. В основу одной из них положена принадлежность представителя данного слоя к определенной профессии, что является характерным признаком многих словарей, как советского периода, так и современности. Так в определении из словаря С.И. Ожегова идет четкий принцип принадлежности к интеллектуальным профессиям. То же наблюдается и в определениях, данных в Советском Энциклопедическом словаре и в энциклопедии социологии, хотя отдельные исследователи, как например В.С. Меметов, не согласны с такой трактовкой термина и считают, что: "Подавляющее большинство исследователей по-прежнему подходят к этому понятию как к некой общности всех профессионально образованных людей. При этом ни у кого не вызывает возражений тот факт, что в современном "образованном слое" сплошь и рядом встречаются безнравственные, ничего не имеющие общего с интеллигенцией и интеллигентностью люди". Четкую классификацию по профессиональному признаку мы также видим у В.Р. Лейкиной-Свирской - она делит интеллигенцию на следующие группы:

Чиновники, офицеры, духовенство;

Технические кадры;

Медики;

Учителя средней и начальной школы;

Работники науки;

Цех литературы.

Мы бы отнесли сюда и представителей студенческой молодежи, стремящейся к получению образования в различных областях знаний, из которых в дальнейшем и будут формироваться все вышеизложенные В.Р. Лейкиной-Свирской группы интеллигенции.

Другая классификация строится на основе общественно-политических взглядов, и здесь во главе угла лежат политико-правовые убеждения представителей рассматриваемого слоя. По этому критерию интеллигенцию времен Александра II можно разделить на три главных направления: консерваторы, либералы, радикалы. На базе такой классификации и будет строиться данная работа, поскольку внутри узкопрофессиональных групп интеллигенции не было единства в отношении к острым вопросам современности, а, следовательно, и рассматривать вопрос о мировоззрении интеллигенции того времени целесообразнее, используя именно такой признак.

Однако, чтобы быть последовательными, все же рассмотрим сначала профессиональный состав интеллигенции исследуемого периода, используя 1-ю классификацию, анализируя, соответственно, сословный состав студенчества, инженеров, медиков, учителей, деятелей науки и литературы и других групп интеллигенции.

Для начала нам представляется необходимым привести статистику по 8 университетам Российской Империи на 1880 г. и статистику по специальным учебным заведениям того же года.

Согласно переписи учебных заведений 1880 г., всего в 8 университетах на тот момент обучалось 8193 студента, из которых потомственных дворян было 1894 человека, детей личных дворян и чиновников - 1929, детей духовенства - 1920, детей почетных граждан и купцов - 745, детей мещан и цеховых - 1014, крестьян - 262, других сословий - 429 человек. В процентном соотношении соответственно потомственных дворян - 23,1%, личных дворян и чиновников - 23,5%, духовенства - 23,4%, почетных граждан и купцов - 9,1%, мещан и цеховых - 12,4%, крестьян - 3,2%, других сословий - 5,2%.

По данным переписи 1880 года специальных учебных заведений, из общего числа в 44572 учащихся потомственных дворян было 15,1%, детей личных дворян и чиновников - 11,2%, детей духовенства - 35,2%, детей почетных граждан и купцов - 5,9%, детей мещан - 12,8%, крестьян - 11%, других сословий - 3,6%.

По этим данным мы можем сделать вывод о растущем количестве среди студентов представителей непривилегированных слоев, что свидетельствовало о либерализации образования и пополнения интеллигенции не только из высших, но и из средних и низших слоев общества.

Представителей технической интеллигенции - инженеров в разных областях промышленности, готовили во второй половине XIX в. всего четыре института: Горный, Петербургский технологический, Московское техническое училище и вновь открытый в 1885 г. Харьковский технологический. Старейшим техническим учебным заведением являлся Институт корпуса горных инженеров, который был предназначен для детей инженеров и высших чиновников Горного ведомства, а с 1848 г. треть вакансий была предоставлена детям недостаточных родителей из неподатных сословий. До нового преобразования в 1865 г. Институт выпустил 424 человека со званиями инженер-поручика и инженер-подпоручика. Этот институт, имевший высокую научную репутацию, дал стране много видных ученых и специалистов.

Сословный состав студентов Петербургского технологического института к концу 19-го столетия имел примерно такое распределение: дворян — около 1/5 — 1/4, других привилегированных сословий — около 1/3 — 1/2, мещан и крестьян — около 1/3 разночинцев — 1/13 — 1/16. Примерно до 60% поступало из реальных училищ с дополнительным классом и до 25% с аттестатами классической гимназии. Технологический институт выпустил за последнюю треть 19-го века около 3 тысяч инженеров, специализировавшихся по механике и химии, что давало им возможность работать в самых разнообразных отраслях промышленности. По данным опроса в 1878 году двухсот пятидесяти инженеров, они работали в основном в свеклосахарной, винокуренной, металлообрабатывающей, хлопчатобумажной и писчебумажной промышленности. В общей сложности из тех, о ком имелись сведения, на производстве работало к 90-м годам 19-го столетия 39,9% выпускников.

Кроме работы на производстве и на транспорте значительная часть инженеров-технологов занималась педагогической работой; остальные были чиновниками разных ведомств, городским и инженерами, земскими техниками, губернскими механиками, директорами разных правления и прочее.

Студенты Московского технического училища принадлежали в основном к крупной и мелкой буржуазии.В последнюю треть 19-го века, начиная с 1871года, училище выпустило 1517 инженеров. Наглядно видно ускорение темпа их подготовки: от 253 человек - в 1871-1881 г.г., до 425 человек - в 1881 - 1890г.г. К сожалению, имеющиеся сведения о практическом использовании- выпускников Московского технического училища, относятся только к началу 90-х годов, однако обучение в качестве студентов данного учебного заведения они проходили в интересующий нас период исследования, и по ним можно в целом судить о распределении выпускников - технической интеллигенции России последнего десятилетия 19 века. Сведения дали 803 человека. Из них работали в промышленности (в фабрично-заводской администрации, мастерами, механиками и проч.) 403 человека (50,2%); на железных дорогах (в железнодорожной администрации, начальниками ремонта пути, тяги, депо, участков, помощниками начальников и проч.) — 182 человека (22,7%); служащими разных ведомств, в том числе в фабричной инспекции, — 82 человека (10,2%) - всего свыше 83%. Остальные 136 человек (16,9%) занимались педагогической работой. Среди них были профессора, доценты, начальники училищ, директора, заведующие учебными мастерскими, преподаватели, репетиторы и т.д.

Специалистов по транспорту выпускал Институт инженеров путей сообщения, с 1864 г. превращенный в открытое высшее учебное заведение. Оканчивающие курс получали звание гражданского инженера с правом на чин 10-го или 12-го класса, а позже звание инженера путей сообщения с правом на те же чины и техника путей сообщения. За последнюю треть 19-го века, начиная с 1865 года, курс Института инженеров путей сообщения закончило 2487 человек.

Что касается медицины, то здесь стоит отметить быстрый рост потребности во врачах, особенно в результате реформ 1860-х - 1870-х годов. При медицинских факультетах умножились в качестве вольнослушателей и "посторонних" фармацевты, аптекарские помощники, дантисты и т. п. которые, сдав экзамен, получали "практические" служебные звания. Приведем некоторые сведения о сословном составе студентов - медиков.

В Медико-хирургической академии в 1857 г. было 26,5% дворян и детей штаб-офицеров, 9% обер-офицерских детей, 25% детей духовенства, 4% детей почетных граждан и купцов, 18% детей мещан и цеховых, 6% из разночинцев и т. д. В 1865 г. уменьшился процент дворян и детей штаб-офицеров - до 21%; детей духовенства - до 15%; детей мещан и цеховых - до 12,2%, зато вырос процент обер-офицерских детей - до 15,8%; выросло почти втрое число детей почетных граждан и купцов -до 11,6%, и почти в 2,5 раза — число детей разночинцев -до 14,6%, и т. д.

В 1880 г. из 3693 студентов медицинских факультетов шести университетов потомственных дворян было 639 чел. (17,3%), детей личных дворян и чиновников - 816 чел. (22%), детей духовенства - 949 чел. (25,6%), детей почетных граждан и купцов - 339 чел. (9%), детей мещан - 581 чел. (15,7%), крестьян - 132 чел. (3,5%), других сословий - 237 чел. (6%). Эти данные показывают, что медицинская профессия продолжала оставаться по преимуществу разночинской, недворянской.

Медико-хирургическая - Военно-медицинская академия выпустила за 1857-1866 гг. - 985 медиков и 250 фармацевтов и ветеринаров, за 1867-1880 гг. - 1931 лекаря,.

В Московском университете окончило курс медицины в 1856- 1869 гг. 860 человек. В 1870-1878 гг. велся учет "получившим ученые степени и медицинские звания", причем итоговые данные никак не совпадали с числом "выбывших по окончании курса". Поэтому цифру получивших степени и звания по медицинскому факультету за эти годы - 2684 человек- надо считать завышенной.

Общее количество врачей, подготовленных до конца 19-го века, начиная с конца 50-х годов, составило 25,5- 27 тыс. человек.

Говоря об учителях, нужно отметить, что состав студентов факультетов, которые готовили учителей, не имел такой определенности, как юристов или медиков, зато имел свои особенности. Так, по данным переписи 1880 года, среди студентов-филологов 8 университетов преобладали дети дворян и чиновников (42,6%) и дети духовенства (34,4%). К концу 19-го столетия в составе студенчества уменьшилось количество представителей духовенства.

Так, по данным о сословном составе выпускников Петербургского историко-филологического института (до 1890 г. принимавшего семинаристов), из окончивших его в 1871-1893 гг. свыше 57% приходилось. на детей духовенства и преподавателей духовных школ. Детей дворян и штаб-офицеров было 7,3%, детей чиновников - 14,9%, из мещан -6,7%, из крестьян -5% и т. д,|

Разночинцы преобладали и среди выпускников Одесского университета. Из 270 окончивших в 1868-1890 гг. историко-филологический факультет было 59,3% из духовенства, 17,4 - из дворян и штаб-офицерских детей, 7,1- из обер-офицерских детей, 5,9% - из мещан, 3% крестьян и проч. На 542 окончивших физико-математический, из духовенства вышло 23,3%. из дворян и штаб-офицеров- 28%, из мещан -15%, из обер-офицерских детей-13,1%, из купцов и почетных граждан - 73% и проч.

Для выяснения численности учителей средней школы в России во второй половине 19 века обратимся к школьной статистике. Ценнейшим материалом является перепись учебных заведении, произведенная в марте 1880 г. Общее число должностей по мужским и женским средним школам всех ведомств составляла 10133, в том числе на школы Министерства народного просвещения приходилось 6323 места.. Учителей было меньше почти на 1880 человек - всего 8256 (6236 мужчин и 2020 женщин). Значительная часть учителей преподавала два предмета и более или занимала должность классного наставника. Директора и инспектора гимназий так

же преподавали в основном древние языки.

По специальным учебным заведениям (педагогическим, медицинским, техническим, ремесленным, художественным и проч.) перепись зафиксировала 3673 номинальные педагогические должности. Действительное количество преподавателей в них было меньше примерно на 800 человек. За вычетом учебного персонала высших специальных заведений, на специальные школы приходилось около 2 тыс. учителей.

По социальному составу учителя средней школы были в основном разночинцами. В 1880г. 7530 учителей Европейской России распределялись по сословию родителей следующим образом: потомственных дворян было 11,7%, личных дворян и чиновников - 25%, духовенства - 32,4%, почетных граждан и купцов - 6%, мещан и цеховых - 8,4%, крестьян - 3,4%, других сословий -12%.

Далее необходимо проследить, как складывалось "ученое сословие". В начале XIX в. в новые университеты (Харьковский, Казанский) еще приходилось набирать профессоров из иностранцев. Но вскоре началась подготовка отечественных профессоров за границей, в Дерпте и Петербурге. Основанный при Дерптском университете Профессорский институт, заполнявшийся кандидатами из разных университетов, за 10 лет подготовил 22 профессора в русские университеты. В общем, из его студентов, окончивших Профессорский институт до 1860 г., вышло около 170 профессоров русских университетов и членов Академии наук.

С введением устава в 1863 г. открылось большое количество новых профессорских вакансий (количество штатного персонала увеличилось на 67%), вошла в силу система оставления при факультетах стипендиатов (а также без стипендии) для подготовки к профессорскому званию. Количество оставленных при университетах, постепенно повышаясь, дошло к концу века до 200 человек.

Говоря о социальном составе профессуры, приведем данные переписи университетов 1880 г., по которой из 545 учащих было потомственных дворян было 182 человека (33,3%), личных дворян и чиновников - 67 (12,3%), духовенства - 78 (14,3%), почетных граждан и купцов - 50 (9,2%), мещан и цеховых - 41 (7,5%), крестьян - 6 (1,1%), других сословий - 59 (10,8%), иностранцев - 63 (11,6%).

Сравним их с данными той же переписи по студентам, приведенными нами выше, где было потомственных дворян - 23,1%, личных дворян и чиновников - 23,5%, духовенства - 23,4%, почетных граждан и купцов - 9,1%, мещан и цеховых - 12,4%, крестьян - 3,3%, других сословий - 5,2%.

Результаты сравнения получаются очень занимательными. Если состав студенчества был более или менее равномерно распределен по сословиям, то в профессуре преобладали представители привилегированных сословий. Возможно, это было связано с невысоким уровнем доходов от научно-исследовательской и преподавательской деятельности, и молодежь стремилась больше заработать, используя знания на практике, а не занимаясь углублением теоретических познаний. Похожие результаты мы видим по специальным учебным заведениям.

И конечно, говоря об интеллигенции, нельзя не коснуться литературных деятелей, творивших на страницах журналов и газет. Здесь были и мыслители либерального толка, и консерваторы, и революционеры. К первым здесь можно отнести Н.С. Скворцова с его "Русскими ведомостями", М.М. Стасюлевича с его "Вестником Европы", ко вторым - М.Н. Каткова и его "Московские ведомости", А.С. Суворина ("Новое время"), к третьим - Некрасова, Елисеева ("Отечественные записки") и др. Здесь мы указали лишь отдельных представителей наиболее влиятельных изданий. Всего же пишущая братия насчитывала несколько тысяч человек. И тут мы считаем необходимым привести некоторую статистику по результатам Московской, Петербургской и Первой Всеобщей переписей. Петербургская перепись 1869 года учла 302 писателя, журналиста, переводчика и издателя. В Московской переписи 1882 г. литераторов, корреспондентов, редакторов, переводчиков и др. было зарегистрировано 220 человек.

Теперь считаем нужным сделать некоторое обобщение всего вышеизложенного. Интеллигенция - это одно из наиболее сложных и неоднозначных понятий. Споры о ней не утихают уже два столетия на страницах литературных и научных журналов, российских и международных конференциях. Существует около трехсот вариантов определения понятия "интеллигенция", каждое из которых выделяет определенный набор характерных черт, среди которых отмеченная Кормером "отчужденность" от народа и власти. На наш взгляд, это свойство интеллигенции как раз раз и отражает русскую специфику этого феномена, потому как ни в одной стране земного шара не было слоя людей, который одинаково был бы оторван как от простых людей, так и от властьимущих и при этом радел за судьбу Отечества.

Вопрос о происхождении интеллигенции также остается дискуссионным. Пролито уже немало чернил в доказательство "древности" русской интеллигенции, происхождению ее в петровские времена или же в 40-е годы XIX века. Нам представляется, что все-таки ближе к истине определять происхождение ее петровскими преобразованиями, когда возникла пропасть между немногочисленными европейски образованными людьми и носителями русской традиции образованности. До 1840-х годов интеллигенция формировалась, в основном, из дворянской среды, но далее в нее вливались представители и податных слоев.

И во второй половине XIX века мы видим уже достаточно большую долю представителей городского населения, начинающему играть все более значительную роль в общественной жизни.

Заключение

"Интеллигенция" суть сложное и неоднозначное понятие, вокруг которого уже многие десятилетия не утихают споры. Мы здесь соглашаемся с мнением В.В. Тепикина, утверждающего, что интеллигенция - это "особая социально-профессиональная и культурная группа людей, занятая преимущественно в сфере умственного труда, обладающая способностью чуткости, такта и мягкости в проявлениях, ответственная за поступки и склонная к состоянию самоотречения". Имеющее древнегреческие корни, привнесенное в Россию с трудами французских и немецких философов, понятие обрело у нас совершенно особый смысл, слив воедино европейскую "ученость" и русскую душу. Кто-то считает, что интеллигенция - явление чисто русское, иные отрицают такую исключительность. Мы, например, поддерживаем первую точку зрения. По-разному оценивали и оценивают роль интеллигенции в жизни страны: одни считают, что она негативно повлияла на русский народ, другие превозносят, видя в ней его "собирательную душу", но никто не отрицает серьезного воздействия интеллигенции на политическое и культурное развитие России, главным образом, конечно, в период коренных реформ.

Мировоззрение у представителей интеллигенции часто коренным образом разнилось. Здесь мы видим К.Н. Леонтьева и М.Н. Каткова, говоривших о монархическом сознании русского народа, о союзе византийского православия и русской самодержавной власти. С другой стороны были радикально настроенные А.И. Герцен, Н.Г. Чернышевский, П.Л. Лавров, П.Н. Ткачев и М.А. Бакунин, отмечавшие в социалистическое начало в народе и пропагандировавших революцию как средство реализации своих идей. При этом различались они по методам осуществления революции (от пропаганды у П.Л. Лаврова и заговорщического переворота у П.Н. Ткачева до немедленного стихийного бунта у М.А. Бакунина) и послереволюционному устройству, где М.А. Бакунин выступал в принципе против государства как института. Из наиболее умеренных деятелей, ратовавших за постепенное преобразование России, особо выделяются К.Д. Кавелин и Б.Н. Чичерин, имевшие, однако, также некоторые различия во взглядах на степень и скорость преобразований. Б.Н. Чичерин доказывал необходимость конституционной монархии, К.Д. Кавелин же призывал начать с преобразований административных, упорядочив работу существовавшего госаппарата, не прибегая пока к политическим реформам. При всем этом большинство представителей и консервативного, и либерального, и радикального толка выступали за сохранение общины. Связано все это отчасти с природой самого человека, который всегда ищет лучшего, и конечно, некоторыми послаблениями в общественной жизни, как то введение боле мягкого университетского устава, смягчение цензуры. Да общая либеральная атмосфера периода Великих реформ способствовала более свободному мышлению в области дальнейшего совершенствования, модернизации России.

Процесс реформирования шел, однако, не совсем гладко. В особенности, "буксовала" крестьянская реформа, которая, по выражению Н.А. Некрасова, ударила "одним концом по барину, другим - по мужику". В результате реформы большая часть помещиков, которые не смогли перевести свое хозяйство на капиталистические рельсы, разорилась, пополнив ряды мелкого чиновничества и мещанства. Крестьяне же, недовольные огромными размерами выкупных платежей, системой отработок и отрезков, бунтовали, требуя их отмены.

Студенчество и молодые специалисты, среди которых по сословному составу увеличилось, по сравнению с дореформенным периодом, число выходцев из разночинской среды, в то время имели популярность идеи "общинного социализма" А.И. Герцена и революционные взгляды Н.Г. Чернышевского, стремились отдать "долг" народу, их выкормившему и давшему им выучиться. Это "народничество" и рост международного социалистического движения, порожденного европейскими переворотами 1848-49 годов, привело к созданию П.Л. Лавровым, П.Н. Ткачевым и М.А. Бакуниным новых леворадикальных построений, давших теоретическую основу для деятельности нелегальных организаций революционных народников.

Свою роль в активизации действий таких организаций сыграли мягкие, а то и оправдательные приговоры по политическим делам середины 1870-х годов. Тут и Процесс "193-х", и дело Веры Засулич. Народники сочли это за сочувствие их борьбе и развили практику террористических актов против высоких чинов, превратившуюся в навязчивую идею убийства императора и, в итоге, приведшее к событиям 1 марта 1881 года и последующему разгрому подпольных организаций и прерыванию поступательного развития в сторону расширения прав и свобод.

Что же они добились? Их насилие породило лишь ответное насилие. И тут уже закрадываются в голову сомнения, а стоит ли считать тех, кто пробивает путь к всеобщему счастью через насилие, подлинной интеллигенцией. Ведь они уже не отвечают критерию человечности, без которого нельзя называться не только интеллигентом, но и собственно человеком. Наверное, нет. И все же вопрос остается открытым.

http://revolution.allbest.ru/history/d00239669.html

Тимур Тархов.

Существуют слова и выражения с размытым смыслом. Термин «интеллигенция» из их числа: каждый понимает его по-своему. Одни считают статус интеллигента неким приложением к высшему образованию. Для других интеллигент - это человек в очках, но без денег, что-то вроде нищего с высшим образованием и с бюджетной зарплатой взамен милостыни. Третьи убеждены, что интеллигенция - это те, у кого есть и образование и деньги и кого при этом показывают по телевизору. Можно ли подобрать ключ к столь многозначному понятию?

Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский.

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Непризнанное сословие

Латинским словом «интеллигенция» (intellegentia) издревле обозначались умственные способности - знание, разум, здравый смысл и даже способность толковать сны. В середине XIX века в Европе интеллигенцией стали называть образованную часть общества. К нам слово в этом значении попало через Польшу: в 1860-х годах русские газеты и журналы высмеивали поляков, мнящих себя «интеллигенцией» Западного края, включавшего украинские, белорусские и литовские земли.

Слой людей, профессионально занятых умственным трудом, существует почти всюду от Европы до Китая. Русская интеллигенция оказалась непохожей на европейскую или китайскую в той же мере, в какой сама Россия отличается от Европы или Китая.

Более или менее образованное «общество» создал у нас Пётр I. Состояло оно почти целиком из дворян. Остальное население, именовавшееся «народ», ещё двести лет продолжало жить, как при царе Горохе, не имея представления о науках, искусствах, окружающем мире и даже о собственной стране. Генерал А. А. Брусилов писал о русских солдатах Первой мировой войны: «Солдат не только не знал, что такое Германия и тем более Австрия, но он понятия не имел о своей матушке России. Он знал свой уезд и, пожалуй, губернию, знал, что есть Петербург и Москва, и на этом заканчивалось его знакомство со своим отечеством».

Роль народа сводилась к содержанию и обслуживанию дворянства. Пока дворяне усваивали начатки западной культуры, такое положение казалось им вполне естественным. Но в начале XIX века русская культура вышла на европейский уровень. Среди прочих впитаны были и идеи Просвещения, породившие у части дворян острое ощущение несправедливости существующего порядка вещей, желание помочь народу. Эти «кающиеся дворяне», соединившись с образованными разночинцами - выходцами из духовенства, мещанства, купечества и даже крестьянства, - образовали, по сути, особое сословие, не признанное официально, но с собственной системой взглядов и ценностей. Тот, кто этих взглядов и ценностей не разделял, к интеллигенции заведомо не принадлежал. В частности, это относится к самому, пожалуй, образованному слою русского общества - к аристократии.

Аристократическое мировоззрение не просто не совпадало с интеллигентским, они зиждились на прямо противоположных основаниях. Ощущая себя хозяином положения, аристократия принимала существующий порядок вещей как естественный, независимо от его разумности и справедливости. Да, мир несовершенен, но таким его создал Бог. Существуют несчастья, болезни, смерть, существуют умные люди и дураки, богатые и бедные, везунчики и неудачники. Так всегда было и всегда будет. Человек же обязан выполнять свой долг и соблюдать установленные правила поведения, невзирая на обстоятельства. Схема конфликта аристократии с интеллигенцией наглядно представлена в знаменитом разговоре помещика Павла Петровича Кирсанова с нигилистом Базаровым: «Вы не признаёте никаких авторитетов? Не верите им?» - «Да зачем же я стану их признавать? И чему я буду верить? Мне скажут дело, я соглашаюсь, вот и всё».

Впрочем, критический разум присущ мыслящему сословию во всех странах. В России же это сословие приобрело дополнительную черту - больную совесть. Интеллигенция в том виде, в каком она у нас изначально сложилась, могла существовать лишь постольку, поскольку имелся налицо тёмный, забитый и угнетённый народ. В 1860-х годах литератор П. Д. Боборыкин стал называть «интеллигенцией» людей не просто образованных, но к тому же совестливых. С таким значением слово это и закрепилось в России, а позже вернулось на Запад, где стало считаться специфически русским.

Сегодня, рассуждая о совести, морали, нравственности, непременно помянут религию и церковь. Между тем и у нас и в Европе христианская церковь на протяжении полутора тысячелетий проявляла замечательную снисходительность к людским слабостям и порокам. Жестоко карая прегрешения против церкви, она легко прощала любые моральные уродства, особенно те, которые компенсировались богатыми дарами. В Европе (и то не везде) положение изменила Реформация, поставившая во главу угла этические вопросы. В англо-германских странах выработался тип протестанта-буржуа, оценивавшего каждый свой шаг с точки зрения морального долга христианина. Интеллигенция в Европе чаще выступала в роли разрушителя буржуазной морали.

В России сложилась обратная ситуация. Религиозную мораль в её крайнем воплощении представляли у нас юродивые да старцы-пустынники; подавляющая же часть православного духовенства не пользовалась моральным авторитетом. В новое время некоторым подобием дельца-пуританина стал в России купец или промышленник из староверов. Но таких было относительно немного, и положение они занимали вдвойне страдательное: для властей эти трезвые и рачительные хозяева оставались подозрительными «раскольниками», а в глазах интеллигенции они выглядели бородачами с большой мошной, угнетающими «народ-страдалец».

Вот так и вышло, что пустующее место носителя нравственного начала занял в России интеллигент, измученный сознанием своего неоплатного долга перед народом. Мораль европейского буржуа и русского интеллигента разнилась очень сильно: первый олицетворял деловитую (и часто безжалостную) честность, а второй - совестливость, замешанную как раз на жалости к угнетённым. Понятие нравственности в России не только не увязывалось с хозяйственной целесообразностью, но прямо противопоставлялось ей.

К началу 1870-х годов сочувствие народным массам развилось в интеллигентской среде до степени религиозного культа. Мужику поклонялись, как идолу; его взгляды, образ мышления, привычки и обычаи рассматривались как образец совершенства. Если же поведение реального мужика слишком явно расходилось с выдуманным идеалом, это объяснялось следующим образом: «Мужик - высший тип человека, который в силу неблагоприятных исторических условий находится на низшей ступени развития».

Служение народу стало верховным критерием в оценке труда художника, поэта, писателя, учёного. Их занятия считались сомнительными и оправдывались лишь в том случае, если ставились на службу «народному благу». С этой же точки зрения классифицировались идеи, идеалы, тенденции. Апогеем такой одержимости сделалось «хождение в народ». Сотни совестливых молодых людей, некоторые из зажиточных и даже знатных семей, отрекались от привычного образа жизни, селились в крестьянских избах, добывали пропитание ремёслами и сезонной работой - и всё это ради того, чтобы вдолбить в головы тёмных крестьян светлые идеалы социализма. Царское правительство их жертв не оценило: оно вылавливало молодых идеалистов, арестовывало их, ссылало и сажало в тюрьмы.

Зеркало для интеллигента

Огромное количество литературных произведений забыто не потому, что заложенные в них образы, мысли и чувства перестали нас волновать, а исключительно из-за того, что были заслонены, завалены грудами произведений более поздних. К таким забытым произведениям относится «История русской интеллигенции», написанная в начале XX века Д. Н. Овсянико-Куликовским.

Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский родился 23 января (4 февраля по новому стилю) 1853 года в Таврической губернии, в имении Каховка, которое его предок полковник Л. М. Куликовский основал на месте захваченной турецкой крепости Ислам-Кермен. В жилах Дмитрия Николаевича смешалась кровь русская, украинская, греческая, польская и турецкая. По одной из линий он - прямой праправнук Екатерины II и Григория Потёмкина. Как у учёного у него тоже было несколько ипостасей: начав научную карьеру как лингвист-санскритолог, он в более поздний период чаще выступает как литературовед, этнограф, психолог, религиовед и культуролог (хотя последнего термина в те времена не существовало).

В молодости Дмитрий Николаевич успел побывать и в движении украинских националистов, и в петербургских революционных кружках (даже издал анонимно в 1877 году в Женеве брошюру «Записки южно-русского социалиста»). Но тяга к исследовательской работе пересилила, и он целиком отдался научным занятиям, сделавшись профессором четырёх российских университетов и почётным членом Петербургской академии наук, которая с 1917 года стала именоваться Российской. Большевистскую революцию Дмитрий Николаевич не принял. Умер он в Одессе 9 октября 1920 года.

Д. Н. Овсянико-Куликовскому принадлежит множество научных трудов по разным специальностям, но по общественной значимости на первое место следует поставить именно «Историю русской интеллигенции». Со времени её издания прошло сто лет, но сегодня эта работа выглядит предельно современной. Она нечто вроде зеркала; правда, заглянув в него, нынешний интеллигент рискует не узнать себя.

Для обозначения объекта исследования автор использует скромное определение «междуклассовая интеллигенция», близкое к уничижительному советскому термину «прослойка». Однако положение этой «прослойки» во второй половине XIX - начале XX века коренным образом отличалось от того, в какое она попала после 1917 года.

Ещё в 1847 году, в апогее сурового царствования Николая I, Белинский в письме Гоголю констатировал, что «титло поэта, звание литератора у нас давно уже затмило мишуру эполет и разноцветных мундиров». Цари, будучи естественными вождями российской аристократии, не испытывали симпатий к интеллигенции. Тем не менее ни мечущемуся Александру II Освободителю, ни простоватому Александру III Миротворцу, ни тем более чрезвычайно воспитанному Николаю II, именовавшемуся в советских учебниках Кровавым, просто в голову не могло прийти обозвать её «говном» (незабываемое ленинское определение) или посоветовать ей «сбрить бородёнки».

Разумеется, интеллигенты того времени испытывали тяжкие нравственные страдания, терзались неразрешимыми проблемами, мучились от сознания собственной ущербности, ненужности и бессилия - в противном случае они не были бы интеллигентами. Но при этом они сознавали (или им казалось), что их метания, искания и страдания выражают смысл духовного развития России. По словам Овсянико-Куликовского, «всякий сколько-нибудь мыслящий человек чувствовал, что вокруг него творится история, созидается новая жизнь, пробуждаются творческие силы нации и что он сам волей-неволей так или иначе участвует в этом коллективном творчестве».

Будучи литературоведом, Овсянико-Куликовский рассматривает историю русской интеллигенции на материале художественной литературы и отчасти публицистики. Психологические портреты литературных персонажей, начиная с Онегина, Чацкого и Печорина и заканчивая героями произведений А. П. Чехова и П. Д. Боборыкина, даются во взаимосвязи с общественной атмосферой каждой конкретной эпохи. Но, как часто бывает с талантливо написанными книгами, самый яркий персонаж «Истории русской интеллигенции» - её автор.

Овсянико-Куликовский сам плоть от плоти дореволюционной интеллигенции, один из лучших её представителей. В его взглядах, образе мыслей, системе доказательств отразилось мировоззрение этой интеллигенции «первого отжима» - не всей, разумеется, поскольку она была достаточно разнородной, а её так называемой передовой части. Проанализировав главные черты этого мировоззрения, мы сможем понять, в чём была права «передовая интеллигенция» начала XX века, а в чём заблуждалась, увидеть, насколько сбылись её чаяния и прогнозы.

Личность крупного мыслителя часто не укладывается в рамки определённой концепции. Например, П. Я. Чаадаев, которого принято числить западником, высказывал и суждения вполне славянофильские, а И. В. Киреевский, считающийся одним из отцов-основателей славянофильства, сетовал, что некоторые соратники по образу мыслей дальше от него, чем заведомый западник Т. Н. Грановский. Овсянико-Куликовский тоже шире представляемой им идеологии. При чтении «Истории русской интеллигенции» возникает стойкое ощущение, что автор борется с собственной наблюдательностью, заставлявшей его сомневаться в универсальности усвоенных теорий. И явного победителя в этой внутренней борьбе обнаружить трудно.

Универсальность прогресса

Едва ли не главной чертой «передовой интеллигенции» была неколебимая вера в общественный прогресс, имеющий характер равномерного поступательного движения. Сторонники прогресса представляют собой «передовую часть общества» (это выражение наряду с «передовыми кругами», «передовой идеологией» и т.п. многократно повторяется в «Истории русской интеллигенции»). Пути развития любого общества определяются универсальными законами. Неважно, что за люди образуют это общество, каковы их обычаи и привычки. Русский народ, как и все прочие, «поверх и вопреки мерзости запустения» движется к неизбежной победе чистого и прекрасного общечеловеческого идеала - к свободе, «раскрепощению личности», расширению общественной инициативы, «наконец - созданию политической самодеятельности народа» (завуалированное обозначение республиканского строя).

Каким образом люди распорядятся свободой? Всякой ли личности следует «раскрепощаться»? Готов ли народ проявлять общественную и политическую инициативу? Обсуждать эти вопросы в «передовых кругах» считалось чем-то неприличным.

Овсянико-Куликовский не закрывает глаза на «русское безволие, нашу косность, лень, вялость и т. д.». Он, однако, надеется, отсеяв всё наносное, извлечь «норму, т.е. здоровое выражение русского национального уклада воли». Дело за малым: надо лишь устранить «всё явно анормальное, патологическое, мысленно “выпрямить” наш “волевой аппарат” и таким образом отчасти предварить то, что должна сделать сама жизнь».

Сомневаться в реальности прогресса, в том числе общественного, действительно не очень разумно. За последние полсотни лет в развитых странах общество изменилось разительно. Темнокожий президент в США; почти полное исчезновение диктатур в Латинской Америке; признание однополых браков; ограничение свободы слова по мотивам политкорректности; защита прав террористов, взятых в плен на поле боя с оружием в руках; всплески общественного негодования из-за единичных жертв в военных конфликтах - всё это наиболее яркие примеры происшедших изменений.

Однако общественный прогресс не имеет линейного характера. Где-то он идёт быстрее, где-то медленнее. Одновременно в ряде стран на протяжении десятилетий происходит регресс, причём не только социальный, но и экономический. «Экономические чудеса» происходят в Сингапуре, Южной Корее, Вьетнаме, но никаких их признаков нет в Камбодже, Бирме, Северной Корее, ни в одной африканской стране. Рассчитывать, что «сама жизнь» непременно «должна» что-то исправить, значит проявлять необоснованный оптимизм. Может, когда-нибудь она действительно исправит, но ждать этого придётся слишком долго.

Иногда вера в универсальные законы общественного развития побуждает Овсянико-Куликовского игнорировать «неудобный» литературный материал. Он обрушивает суровую критику на беззащитного увальня Обломова, но ни словом не упоминает Константина Лёвина («Анна Каренина» Л. Н. Толстого) - типичного русского интеллигента, органически неспособного к общественной деятельности и не интересующегося ею. «Судить, куда распределить сорок тысяч земских денег, - говорит Лёвин в романе, - я не понимаю и не могу. Для меня земские учреждения просто повинность платить восемнадцать копеек с десятины, ездить в город, ночевать с клопами и слушать всякий вздор и гадости, а личный интерес меня не побуждает. Рассуждать о том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в городе, где я не живу; быть присяжным и судить мужика, укравшего ветчину, и шесть часов слушать всякий вздор, который мелют защитники и прокуроры…»

Сто сорок лет минуло с тех пор, отгремели революционные бури начала и конца ХХ века, а неспособность и нежелание заниматься общественными делами живы в полной мере во всех слоях общества. В результате мы имеем то, что имеем.

Подспудное стремление не замечать вещей, которые не укладываются в рамки «универсальных теорий», заставляет интеллигентного автора «Истории русской интеллигенции» обойти вниманием и столь знаковые фигуры, как акцизница-эмансипе Бизюкина и народный учитель Варнава Препотенский («Соборяне» Н. С. Лескова). Однако именно подобным недоучкам, доводящим до крайнего примитива любую здравую идею, принадлежало очень недалёкое будущее.

При всём при этом автор «Истории русской интеллигенции» не отрицал, что особенности национального характера влияют на ход общественного развития. Он признавал, что русские люди «с большей готовностью, чем другие народы», готовы «послушно и понуро» полагаться на волю либо случая, либо вождя, «избавляя себя от труда хотеть и действовать». Он констатировал глубинные корни обломовщины: «Теперь, по истечении пятидесяти лет, стало наконец более или менее ясно, что есть какой-то дефект в волевой функции нашей национальной психологии, препятствующий нам выработать определённые, стойкие, отвечающие духу и потребности времени формы общественного творчества».

Он обращал внимание на отсутствие уважения к личности, отмеченное, в частности, Г. Успенским: «Миллионы живут, “как прочие”, причём каждый отдельно из этих прочих чувствует и сознаёт, что во всех смыслах цена ему грош, как вобле, и что он что-нибудь значит только в куче». Именно неготовность полностью задавить в себе наблюдательность и логику в угоду схемам возвышает Овсянико-Куликовского над такими его младшими современниками-марксистами, как А. В. Луначарский, В. М. Фриче или В. В. Воровский.

Культ материализма и науки

Светлое будущее человечества «передовая интеллигенция» связывала с развитием науки, которая противопоставлялась всем прочим аспектам человеческого бытия. По мнению Овсянико-Куликовского, в ходе прогрессивного развития общественная и политическая жизнь постепенно освободятся от воздействия идеалов. На смену «субъективным» понятиям истины и справедливости, «возведённым на степень какого-то религиозного культа», придёт объективное научное мышление. Выводя родословную русской интеллигенции от «кающихся дворян», причиной их появления он считал не гипертрофированную совестливость и не влияние идей Просвещения, а «материальную захудалость» и «социальное разложение» дворянского класса.

Тем более не признавала «передовая интеллигенция» самостоятельного значения эстетических факторов. «Так называемое эстетическое наслаждение», по мнению Овсянико-Куликовского, это «как бы награда человеку за разумное, целесообразное, благотворное отношение к данному делу, к другому человеку, к науке, искусству и т. д.».

XIX столетие - век торжества науки, но не науки в целом, а её механистической ипостаси, преимущественно в физике и биологии. Прямым следствием этой однобокости стали позитивизм и вульгарный материализм. Из успехов естественных наук многие сделали вывод, что наука уже объяснила всё. Между тем именно в первом десятилетии XX века, когда Овсянико-Куликовский писал и издавал «Историю русской интеллигенции», возникают квантовая механика и теория относительности, наглядно продемонстрировавшие почти ирреальную сложность мироздания.

Лишь в 1930-х годах оформилась этология - наука о поведении животных в естественной среде, позволившая отыскать корни человеческой морали в жизни животных сообществ. Оказалось, что понятия «идеал», «истина», «справедливость», «совесть» вовсе не столь уж «субъективны», что они отражают на рациональном уровне древние механизмы, скрепляющие существование любого здорового сообщества. В демократических США и авторитарном Китае моральные нормы одинаково суровы, хотя сильно разнятся по содержанию.

В России, где и славянофилы и западники отмечали исторический «перевес силы материальной над силою нравственной образованности» (И. В. Киреевский), вульгарный материализм был легко усвоен «передовой интеллигенцией». В. И. Ленин призвал подчинить мораль классовой борьбе, а немного позже и в благопристойной Германии Гитлер освободил соотечественников «от химеры, именуемой совестью». Мало кто догадывался в то время, что отказ от морали не даёт обществу преимуществ, а, напротив, разрушает его основы. Впрочем, современные «прагматики» этих тонкостей до сих пор не поняли.

Что касается эстетической концепции «передовой интеллигенции», вряд ли она заслуживает серьёзной критики. Если эстетическое чутьё является наградой за добродетель, то сомнительные в моральном плане Байрон, Лермонтов, Верлен или Рембо должны были бы сильно уступать проповедникам типа Руссо или Чернышевского.

Как убеждённый сторонник единообразного прогресса, Овсянико-Куликовский не мог не быть западником. Славянофилов он, по сути, не причисляет к интеллигенции, лишь мельком упоминая имена Хомякова, Ив. Киреевского, Аксаковых. Ему смешно русское мессианство, воплощенное Ф. М. Достоевским в высказываниях образцового старца Зосимы («Братья Карамазовы»): «Из народа спасение выйдет, из веры и смирения его... спасёт бог людей своих, ибо велика Россия смирением своим. Мечтаю видеть и как бы уже вижу ясно наше грядущее: ибо будет так, что даже самый развращённый богач наш кончит тем, что устыдится богатства своего пред бедным, а бедный, видя смирение сие, поймёт и уступит ему, с радостью и лаской ответит на благолепный стыд его. Верьте, что кончится сим: на то идёт». Овсянико-Куликовский называет эти пророчества «пародийными».

По этому поводу можно заметить, что во времена наивысшего могущества Российской империи расхождение взглядов Достоевского с реальностью выглядело далеко не таким вопиющим, как сейчас. Неумеренные надежды западников на всесилие науки, призванной заменить «субъективные» понятия «истины» и «справедливости», сегодня, пожалуй, выглядят не менее забавно, чем упования славянофилов на пробуждение совести у российских толстосумов.

Решение рокового вопроса

В начале XX века вопрос об отношениях между интеллигенцией и народом особенно обострился в связи с революционными событиями 1905 года. Интеллигенция, по выражению Овсянико-Куликовского, ждала «со стороны народа спроса на свой труд, сочувствия, понимания, отклика. И когда оказывается, что нет оттуда ни спроса, ни сочувствия, ни отклика, - вот тогда-то и начинается та трагедия, которая выпала на долю русской интеллигенции». Ему, правда, казалось, что пропасть между интеллигенцией и народом сокращается и скоро вообще исчезнет. Однако он добросовестно зафиксировал существующий страх перед стихией народной жизни, «где личность человеческая обесценивается и исчезает, и где вступают в силу законы массовой психологии. “Слияние с народом” моментально теряет всю свою поэзию. Оно превращается в обезличение, в самозаклание личности, не искупаемое никакой надеждой на возможность влиять, просвещать, “действовать” в народной среде. Как может капля “действовать” в океане?»

Ещё в 1877 году Г. Успенский в очерке «Овца без стада» нарисовал образ «балашовского барина»: «Ехал я к вам, - говорит этот персонаж деревенским мужикам, - думаю, буду жить с вами, помогать, хлопотать за вас, за вашу крестьянскую семью. Я думал, что деревня - это простая семья, в которой только и можно жить... А у них тут не только никакой семьи не оказывается - какое! Лезут друг от друга в разные стороны...» Так, общинники высекли за неуплату 12 рублей своего односельчанина, который выиграл для них судебное дело на тысячи рублей, и оправдываются тем, что «в случае ежели что, и Евсей твой тоже бы нашего брата не помиловал... Прикажут наказать да прут в руки дадут, так и Евсей твой...» «Вот и сливайся с ними! - ужасается «балашовский барин». - Сегодня я сольюсь, а они меня завтра в волости выдерут, либо самого заставят драть...»

Издание многотомного собрания сочинений Овсянико-Куликовского, включавшего в том числе «Историю русской интеллигенции», началось в 1909 году. И в том же году семеро философов и публицистов (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, М. О. Гершензон, А. С. Изгоев, Б. А. Кистяковский, П. Б. Струве, С. Л. Франк) выпустили сборник статей «Вехи», в котором подвергли критике все аспекты интеллигентской идеологии - позитивизм, материализм, атеизм, а главное, политический радикализм во всех его видах - народническом, марксистском и европейски-демократическом.

В качестве иллюстрации приведу короткую выдержку из статьи П. Б. Струве: «Идейной формой русской интеллигенции является её отщепенство, её отчуждение от государства и враждебность к нему… Для интеллигентского отщепенства характерны не только его противогосударственный характер, но и его безрелигиозность… Интеллигентская доктрина служения народу не предполагала никаких обязанностей у народа и не ставила ему самому никаких воспитательных задач… Народническая, не говоря уже о марксистской, проповедь в исторической действительности превращалась в разнузданность и деморализацию».

Веховцы утверждали, что Манифест 17 октября 1905 года предоставил достаточно свободы для созидательной деятельности. Интеллигенции пора распрощаться с революционной фразеологией и заняться реальным улучшением условий народной жизни, а прежде всего - исправлением собственных недостатков.

Появление «Вех» вызвало бурную полемику в печати и повсеместные публичные дискуссии. Лидер кадетов П. Н. Милюков совершил лекционное турне по городам России, опровергая веховские взгляды. И левая печать заклеймила «Вехи» как апологию предательства.

Овсянико-Куликовский в «Истории русской интеллигенции» выступает, скорее, защитником интеллигентской традиции. Правда, «поклонение мужику» для него - пройденный этап. Тем не менее он ставит в вину профессору Николаю Степановичу («Скучная история» Чехова), что тот находил счастье в научной работе и умирает с уверенностью, «что прожил жизнь полезную, прекрасную и счастливую». Для правоверного интеллигента такое состояние духа - «блаженная иллюзия». Как в самом деле возможно наслаждаться наукой, если народ страдает?

«И всё сбылось и не сбылось…»

В спорах вокруг «Вех» если не точку, то жирное многоточие поставили события октября 1917 года.

Овсянико-Куликовский, обладавший тонким чутьём и хорошим пониманием общественной психологии, предвидел скорое наступление «эпохи упрощения с его кажущейся правильностью, с его фиктивною доказательностью, с обманчивою и “прозрачною ясностью”». Такое развитие событий он считал неизбежным и даже полезным. Эпоха «прозрачной ясности» в самом деле наступила, жёстко разделив всё население сперва по социальному происхождению, а затем ещё на «верных линии» и «уклонистов».

«История одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина, казавшаяся злой издёвкой над российскими реалиями, по отношению к послеоктябрьской действительности выглядит излишне оптимистичной. Щедринскому Угрюм-Бурчееву так и не удалось превратить Глупов в Непреклонск. Он смирился перед природной стихией: «Река всё текла и всё шире разливалась и затопляла берега». Стоило ему заснуть, как глуповцы немедленно убедились, «что это подлинный идиот - и ничего более». В советской же реальности и Непреклонск был построен, и реки покорены («Человек сказал Днепру: / Я стеной тебя запру! / Ты с вершины будешь прыгать, / Ты машины будешь двигать!»), а скончавшийся более полувека назад вождь «в военного покроя сюртуке, застёгнутом на все пуговицы», поныне остаётся самым популярным государственным деятелем.

Интеллигенция страстно жаждала революции, готовила для неё почву - и стала одной из главных её жертв. Придя к власти, большевики немедленно занялись народом, до которого у царей за два века так и не дошли руки. «Роковая» проблема отношений между интеллигенцией и народом была решена кардинальным образом. Дети неграмотных мужиков в комплекте со вторым изданием крепостного права в виде колхозов получили семилетнее, а то и среднее образование. Интеллигенты частью были уничтожены, частью эмигрировали, остальные, волей Коммунистической партии избавленные от забот о народе, сжались, съёжились, сосредоточившись на проблеме собственного выживания.

На страницах художественной литературы место Рудина, Базарова, дяди Вани и трёх сестер заняли Мастер, «мотающий» срок в психиатрической клинике («Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова), Николай Кавалеров, завидующий колбаснику-партийцу Бабичеву («Зависть» Ю. К. Олеши), лицемер-профессор Иван Антонович («Два капитана» В. А. Каверина) да нелепый бездельник Васисуалий Лоханкин («Золотой телёнок» И. Ильфа и Е. Петрова), которого в полном согласии с опасениями «балашовского барина» высек-таки «народ» в лице жильцов «Вороньей слободки».

Позже интеллигенция вообще исчезнет со страниц советской литературы (язык не поворачивается назвать интеллигентами передовых директоров и инженеров, сражающихся с отсталыми директорами и инженерами за выполнение и перевыполнение производственных планов).

Последствия научно-технического прогресса, однако, не совпадали с планами партии. После Великой Отечественной войны уже в рамках советской системы, нуждающейся в ядерных и термоядерных бомбах, ракетах и других атрибутах современного общества, сложилась социальная общность, по старинке именуемая интеллигенцией. В послесталинское время «советская интеллигенция», занимавшая экономически достаточно выгодное положение в обществе, прошла путь от искренней веры в коммунистическое будущее до поисков идеологических альтернатив - стихи Гумилёва и Цветаевой, славянофильство, православие, идеалы западной демократии.

Реформы 1990-х годов физически разрушили «советскую интеллигенцию», превратив массу вчерашних инженеров и научных работников в челночников и ларёчников. Положение постсоветской интеллигенции каждый имеет возможность оценить самостоятельно - «ходить бывает склизко по камешкам иным, итак, о том, что близко, мы лучше умолчим».

В романе Достоевского «Подросток» Версилов говорит: «У нас создался веками какой-то ещё нигде не виданный высший культурный тип, которого нет в целом мире, - тип всемирного боления за всех. Это - тип русский, но так как он взят в высшем культурном слое народа русского, то, стало быть, я имею честь принадлежать к нему. Он хранит в себе будущее России. Нас, может быть, всего только тысяча человек - может, более, может, менее, - но вся Россия жила лишь пока для того, чтобы произвести эту тысячу. Скажут - мало, вознегодуют, что на тысячу человек истрачено столько веков и столько миллионов народу. По-моему, не мало».

Русская интеллигенция как историко-политико-культурный феномен нашей страны вот уже более 150 лет является важнейшей темой в дискуссиях о национальном самосознании, становлении России, ее революционных переустройствах и . В принципе вся эта полуторовековая российская история может быть описана и понята как история становления и «крушения» именно отечественной интеллигенции.

В нашей историографии нет единства в понимании интеллигенции как социального слоя. Так,

• П.Струве ведет ее генеалогию примерно с периода реформ 1861 года, С.Булгаков убежден, что ее появление связано с .

Общее же здесь то, русская интеллигенция уже по своему происхождению стала пересечением несочетаемых культурных кодов — рационального западного и иррационального народного. Поэтому в данном феномене, несмотря на рациональный, по сути, характер его деятельности был очень силен чувственный, иррациональный, глубоко русский компонент, который выражался в повышенном чувстве ответственности и совестливости.

• Рациональность отличает ее от народа.
• Совестливость — от власти.

Таким образом, интеллигенция — прослойка между молотом власти и наковальней народа. В стране, где не существует закона, она

«играет роль, аналогичную роли системы демократических институтов и учреждений в странах Запада, стремясь быть посредницей между народом и государством.»

Если воспользоваться терминологией З.Фрейда, то русская интеллигенция — это «Я», сознание народа, вмещающее не только рациональное осознание жизни, но и олицетворяющее его совесть. Как «Я» возникает в процессе сложной биологической эволюции, так и интеллигенции нарождается на определенном этапе социальной эволюции. Ее положение между «молотом» — государства, идеологии и «наковальней» — народной массы, делает эту группу наиболее динамичной и ковкой частью российского общества.

• Социологи усматривают в интеллигенции более или менее однородный слой образованных людей, профессионально занятых умственным трудом.
• Философское сознание склонно к рефлексии ее творческого опыта в сфере культуры.
• Писатели создают образы представителей интеллигентов, в которых наглядно выражены их личные и жизненные искания,
• Историки обозначают ту роль, которую сыграла класс интеллигенции в разрушении основ государства Российского.

Каждый из них будет по-своему прав, и, тем не менее, каждое рассуждение только интуитивно предполагает, однако не определяет природы интеллигенции. Характер и тематика развернувшейся в нашем обществе полемики вокруг двух наследий – дореволюционной и советской России – свидетельствуют, что именно проблемы интеллигенции оказываются:

• камнем преткновения в выборе вектора дальнейшего развития
• и водоразделом в отношении к ценностям и идеалам этих

Социологические исследования неизменно оказываются уже тех социальных значении и , в которых находят свое выражение бытие и сознание интеллигенции. А изучения последних лет регистрируют объективную и устойчивую тенденцию к размыванию социальных границ интеллигентского класса в структуре постсоветского общества.

Рождение понятия и класса интеллигенции

Давно принято характеризовать этот феномен в ряде схематических оппозиций интеллигенции и:

• Интеллектуалов (т.е. образованных людей, преимущественно западного типа). Здесь интеллигенция позиционируется как уникальное явление исключительно России.
• Народа (как основной массы). Здесь она понимается как меньшая часть общества, вплоть до своего маргинального положения.
• Власти (как легитимному правопорядку в государстве). Тут она описывается как непримиримая оппозиция, почти всегда враждебная и почти к любой власти

Определить же точно, что такое интеллигенция как социальное явление, оказывается сложным, если оставаться в этих рамках, поскольку даже само это понятие в процессе своей эволюции претерпевало содержательные изменения.

Само слово возникает на общественном горизонте употребления в середине 19 века:

• Франция – это 30-ые годы
• Германия – 40-ые
• Россия – 60-ые

Поначалу этим словом обозначают отвлеченную «интеллектуальную способность» (конкретнее способность к мышлению, пониманию), а затем данное понятие распространяется на группу, слой, который является олицетворением такого свойства.

Просвещение декларирует идеальность общества, которое основывается на Знание (Разум) – это канун революции во Франции, но уже с 19 века (середина) в идеях человеческого обустройства мира главенствует именно потенциал «интеллигенции». В трудах Конта такое представление расшифровывается как не просто лидерство науки, знания, но как возможность это знание применять в построении социума.

«Знать, чтобы предвидеть; предвидеть, чтобы управлять»

— т.е. ценность интеллекта объявляется в том, что его можно использовать в качестве социальной силы или средства управления. Носителями такой силы называются творческие люди, но пока без какого-либо определенного социального статуса. Лишь к концу 19 века словом интеллигенция станут называть группу, которая выходит в публичное пространство для этих целей.

Почти аналогичный генезис это понятие совершает и в Германии; в работах Гегеля это также поначалу просто способность человека, но далее философ начинает обозначать им среднее сословие, а именно госчиновников. В характеристике данного сословия Гегель отмечает обязательную образованность, которая и отличает чиновничий слой от собственно необразованного народа. Интересно, что в послереволюционной Германии (1848) серьезно обсуждается вопрос введения непременного образовательного ценза для претендентов в парламентарии.

Еще примечательно, что из Германии данное слово впервые проникает в Россию, так поэт Гейне в обращении к российскому монарху использует «интеллигенцию» как исключительную способность августейшей персоны.

Есть разные мнения, когда точно понятие оформилось в нашем языке. В числе первых «авторов» называют писателя П.Боборыкина, И.Аксакова, ряд публицистов-либералов и славянофилов. Причем, эволюция термина такая же – от абстрактной способности до определения группы ее носителей.

Начало, становление и история русской интеллигенции

Активно отечественная интеллигенция стала оформлять свою историю с 60-гг. 19 века, выходя в публичное пространство, в том числе и благодаря реформам. Образованные люди претендуют на свою самостоятельность в политических вопросах, требуя для себя возможности участвовать в принятии государственных решений.

Однако в России сам класс интеллигентов оформляется чрезвычайно сложно:

1. На общественном поле присутствует масса разнородных социальных групп, которые стремятся к личному лидерству в интеллектуальной сфере.
2. Фактически отсутствует какое бы то ни было статусное оформление этих групп. Для интеллигенции не существовало ни правовых, ни социальных, ни политических «оснований» своей полноценной реализации.

Синонимом для понятия «интеллигент» в ту пору было лишь определение «разночинец». Однако и оно лишь констатировало разность социальных происхождений своих носителей. К тому же, разночинцы не имели своих представителей в земствах, не дали результатов тут и попытки ввести как в Германии тот самый образовательный ценз. Последнее очень важно, так как принятие этого положения (наряду с имущественным цензом) позволило бы образованным людям участвовать в самоуправлении страной.

Такую возможность разночинная интеллигенция будет отстаивать в революции 1905-07 гг., когда и получит ее. До победы же над Романовыми социальное явление «интеллигенции» в России в публицистике и литературе дискутировалось в трех категориях:

• Социологии

Определяет феномен как «образованный класс, общество» «работников умственного труда», участвующих в производстве идей и т.д.

• Идеологии

Как группа, заимствующая западные идеи и идеалы

• Аксиологии

С позиций оценочных установок это явление определяли как нигилистическую или альтруистическую мораль с ответственным (либо обратное) отношением к Родине и народу и т.д.

Существовали и иные способы определения. Важным здесь было то, что изначально интеллигенция как класс или группа не имела своих как раз групповых или классовых интересов, что как бы давало ей возможность «олицетворять» собой все общество, а значит и выражать интересы всего российского социума.

Немецкий ученый Ю.Хабермас уже в 20 веке провел анализ феномена публичности, введя в него определенную терминологию. На основании этого анализа можно вывести, что в России в пред- и пореформенный период складывались основы уже буржуазной публичности, которая, в отличие от существовавшей ранее дворянской:

• не дает никаких привилегий прежней элите,
• освобождается от старых сословных ограничений
• распространяется на всех образованных представителей общества.

В России первой такой формой общественной публичности, в которой проявилась интеллигенция, стала литературная сфера, из которой она активно перемещается в политическую публичность, становясь группой, формирующей общественное мнение. (см.

• Множество идейных течений манифестирует свои взгляды посредством
• Существенно возрастает процент общей образованности (в том числе благодаря студенчеству)
• Преизобилуют , сообщества
• Возникают фигуры идейных лидеров

Собственно сама литературная сфера очень политизируется, а после репрессий государства – даже радикализируется.

Известно, что манифестации студентов превращаются в протестные митинги, оканчивающиеся задержаниями, судом, ссылками. В эти движения вовлекаются остальные слои населения, допускается и даже поддерживается мысль о революционном насилии. Так, оправдание террористки В.Засулич производит неожиданный эффект – его одобряют даже некоторые царские бюрократы. Кружки трансформируются в подпольные революционные группы, взявшие курс на террор. Причиной быстрой радикализации интеллигенции первых десятилетий своего оформления в России также становится провал просветительского «хождения в народ».

В итоге в числе основных характеристик процесса становления русской интеллигенции можно назвать главное противоречие:

Быстрый рост ее публичности и общественного влияния и предельная маргинальность (то есть бесстатусность) ее положения и представителей.

Это приводит к тому, что национальная интеллигенция конца 19 века пытается оформиться как независимый политический игрок, проводя социальную и просветительскую деятельность, совмещенную с терроризмом.

Имеющая в своем распоряжении успешную возможность литературной публичной активности, интеллигенция переносит акцент на политическую сферу, декларируя неизбывность краха монархической власти в революционном процессе построения утопического блага общества. Такое положение группы, не в конечном счете, было обусловлено действиями самой власти, которая реагировала на критику и тексты интеллигентов открытыми полицейскими репрессиями.

Февраль 1917 на некоторое время снял остроту враждебного противостояния нового класса и власти, приведя к правлению образованный класс России. Но это был очень кратковременный период, закончившийся «крушением» русской интеллигенции в пожаре большевистского переворота.

Вам понравилось? Не скрывайте от мира свою радость - поделитесь

(написано по материалам доклада Бусько И.В.)

Начнем с истоков. Само происхождение термина "интеллигенция" тесно связано с историей России, русской культурой и языком. Хотя этимологически оно восходит к латинскому intel-lego-lexi - воспринимать, узнавать, подмечать, понимать, мыслить, разбираться в чем-либо.

От глагола intellego произошло существительное, которое имело следующие значения: понимание, рассудок, познавательная сила, способность восприятия, чувственное познание, умение.

Таким образом первоначально под "интеллигенцией" в начале 19 века понимали функцию сознания.

В таком значении, оно, например, встречается в письме Н.П. Огарева к Грановскому в 1850 году: "Какой-то субъект с гигантской интеллигенцией..." В этом же значении это понятие использовалось в кругах русского массонства.

Им обозначалось высшее состояние человека как умного существа, свободного от всякой грубой, телесной материи, бессмертного и неощутительно могущего влиять и действовать на все вещи. Позднее этим словом в общем значении — "разумность, высшее сознание" — воспользовался А. Галич в своей идеалистической философской концепции. Слово интеллигенция в этом значении употреблялось и В. Ф. Одоевским

Но во второй половине 19 века, в Российской империи это слово начинают использовать для обозначения социальной группы, включающей людей, обладающих критическим способом мышления, высокой степенью рефлексии, способностью к систематизации знаний и опыта.

В этом значении слово "интеллигенция" встречается в дневнике министра иностранных дел П.А. Валуева, опубликованном в 1865 году: "Управление, по-прежнему будет состоять из элементов интеллигенции без различий сословий"

В конце 19 века слово "интеллигенция" в значении социального слоя появляется в словарях и энциклопедиях, русских и польских. (Б.А. Успенский "Русская интеллигенция как специфический феномен русской культуры".)

Во втором издании словаря В. Даля, интеллигенция определяется как "разумная, образованная, умственно развитая часть жителей" (см. сл. Даля 1881, 2, с. 46).

В части словарей понятие интеллигенции определяется как слой "людей, профессионально занятых умственным трудом".

Журналист второй половины XIX века П. Боборыкин объявил себя первым, кто применил слово "интеллигенция" в социальном значении и утверждал, что заимствовал этот термин из немецкой культуры, где это слово использовалось для обозначения того слоя общества, представители которого занимаются интеллектуальной деятельностью.

Боборыкин настаивал на особом смысле, вложенном им в этот термин: он определял интеллигенцию как лиц "высокой умственной и этической культуры", а не просто как "работников умственного труда".

По его мнению, интеллигенция в России — это чисто русский [морально-этический] феномен.

К интеллигенции в этом понимании относятся люди разных профессиональных групп, принадлежащие к разным политическим движениям, но имеющие общую духовно-нравственную основу.

Именно с этим особым смыслом слово «интеллигенция» вернулось затем обратно на Запад, где стало считаться специфически русским (intelligentsia).

В Западной Европе и Америке подобную социальную группу называли "интеллектуалами".

Чем же "интеллектуалы" отличаются от "интеллигенции"?

Пролить свет на этот вопрос может анализ социокультурных обстоятельств, в которых формировались эти социальные группы.

В Западной Европы интеллектуалы формировались как слой ученых людей в ходе перехода от феодализма к капитализму, когда возрастал спрос на профессиональных учителей и философов, естествоиспытателей и врачей, юристов и политиков, писателей и художников.

Происходило отдаление философии от религии, западноевропейские интеллектуалы разрабатывали пантеистическую, а потом атеистическую картину мироздания, причем изначально механистическую по своим парадигмальным позициям.

Они были выходцами из городской культуры, современниками и сподвижниками индустриализации и буржуазного переустройства Западной Европы. Они являлись выходцами в основном из третьего сословия, в силу этого - носителями особой системы ценностей - гуманизма, воспевающего человека как высшую ценность, индивидуализма, либеральных свобод.

Они стали создателями научно-философского мировоззрения, порождали идеи Просвещения и прогресса. Именно они в 18-19 решительно инициируют разрыв с традиционными ценностями.

На смену схеме: монархия - церковь - религия - аристократы

приходит новая схема: парламентская республика - университет - идеология - интеллектуалы.

Термином интеллектуалы обычно обозначают людей, профессионально занимающихся интеллектуальной (умственной) деятельностью, не претендующих, как правило, на роль носителей "высших идеалов".

Стоит отметить, что тут присутствует некоторое лукавство. Каждый интеллектуал все же является носителем определенных идеалов. Уже то, что они формировали новое мировоззрение, создавали идеи Просвещения и прогресса, продвигали их, порывали с традиционными ценностями и создавали новые идеологии, говорит об определенной картине мира, которую они видели как правильную, идеальную по сравнению с прежней, религиозной.

Другое дело, что они как правило, совершая революцию в головах, не участвовали активно, деятельно в революционных событиях.
"Кант отрубил голову Богу, а Робеспьер - королю"

В России формирование интеллигенции начинается с реформ Петра I, для проведения которых требовались люди со специальными знаниями, первое время рекрутируемые из стран Западной Европы.

Постепенно в России начал формироваться свой слой высоко образованных людей, который и стал первым отрядом русской служилой интеллигенции. Вплоть до 30-х гг. 19 в. образованная часть российского общества практически совпадала с офицерством и чиновничеством, верой и правдой служила отечеству, т.е. интеллигенция всецело оставалась дворянской.

Первыми типично русскими интеллигентами Д. С. Лихачёв называет дворян-вольнодумцев конца XVIII века, таких как Радищев и Новиков.

Постепенно обнаруживаются значительные особенности этой социальной группы в отличающие ее от подобных на Западе.

С одной стороны, их влекут ценности Просвещения, прогресса, вольнодумства. С другой стороны, критерий занятий умственным трудом отошёл на задний план. На первый план выходят морально-нравственные требования, требования социального служения.

Почему это произошло?

В русской интеллигенции произошел своеобразный синтез ценностей модерна:

прогресс, Просвещение, свобода «от»

с традиционными ценностями, причем специфически традиционными - православными ценностями: идеи аскезы и покаяния, равенства во Христе, справедливости-правды как нравственного понятия, а не как юридического.

К слову, это одна из причин, почему часть русской интеллигенции оказалась впоследствии столь чувствительна к марксистким, социалистическим идеям. Их этическое измерение прекрасно ложилось на эти ценности, которые воплощались в идеях социального равенства, братства, справедливости.

Почему русская интеллигенция ощущала свою ответственность за судьбу народа, причем самого простого народа?

Потому что самой своей судьбой она напрямую была связана с деревней, сельскими поселениями, усадьбами, поместьями. До индустриализации и урбанизации, которую Европа переживала гораздо раньше, было еще далеко. Да и тут воздействовали православные установки заботы об общем благе, общинные ментальные ориентации.

Еще одна предпосылка - Отечественная война 1812 года и победа в ней. Российская элита, до этого отдаленная от народа даже языком, не говоря об образе жизни, оказалась с ним на одном поле боя. Весь золотой век русской культуры, все основные ценности, проявившие себя в нем, были результатом обращения элитарной культуры к народной, подпитка ею, заквашенная самим духом победы. (кем бы был Пушкин без сказок Арины Родионовны?)

В зависимости от того, что перевешивало, традиционные установки или увлеченность идеями прогресса, просвещения и переустройства мира, интеллигенция постепенно стала делиться на: охранительную, либеральную и социалистически ориентированную.

И так. Ценности служения Отечеству, народу в целом надолго определили отличие интеллигенции от образованных кругов Европы, вышедших из средней буржуазии и тесно связанных с ней своими интересами.

Свое назначение русская интеллигенция усматривала в воздействии на власть всеми доступными средствами (критическая публицистика, художественное и научное творчество, акции гражданского неповиновения) в целях повышения уровня цивилизованности власти, а позже ее либерализации. Одновременно она выступала в качестве просветителя народа, представителя его интересов во властных структурах.

Желание усидеть на двух стульях неизбежно вело к ее дистанцированию как от государства, так от народа. Со временем это стало причиной трагедии, которую Г.П.Федотов назвал отщепенством русской интеллигенции.

С декабристов начался этап сознательной, перерастающей в революционно-демократическое движение борьбы интеллигенции с самодержавием, причем в самой активной форме противостояния власти - в форме восстания.

К 60-м гг. 19 в. русская интеллигенция по своему составу перестает быть дворянской, в нее вливается массовым потоком разночинная, а в 70 -80-х гг. земская интеллигенция.

Появилась новая форма оппозиции - "уход в народ".

Это было время наиболее самоотверженного, жертвенного служения интеллигенции простому народу и драматического противостояния обществу.

Выпускники университетов, вдохновленные этими идеями уходят в народ, уезжают в глушь сельскими учителями, чтобы нести свет науки простому народу.

Главными признаками российского интеллигента стали выступать черты социального мессианства: самопожертвование, озабоченность судьбами своего отечества стремление к социальной критике, к борьбе с тем, что мешает национальному развитию; способность нравственно сопереживать «униженным и оскорбленным». Основными характеристиками русской интеллигенции в это время становятся гражданская ответственность, чувство моральной сопричастности любым событиям, интеллигенция берет на себя роль носителя общественной совести.

Но затем "практика малых дел" дополнилась террористическими действиями радикально настроенной части интеллигенции, влияние которой росло по мере развития революционного движения и усиления реакции со стороны правительства.

В конечном счете на интеллигентов смотрели с подозрением не только официальные власти, но и "простой народ", не отличавший интеллигентов от "господ".

Контраст между претензией на мессианство и оторванностью от народа приводил к культивированию среди русских интеллигентов постоянного покаяния и самобичевания.

Революционные события 1905-07 окончательно раскололи русскую интеллигенцию на два лагеря, поставив их "по разные стороны баррикад". Крушение вековой российской государственности в 1917, к чему стремилась интеллигенция, стало в значительной степени ее собственным крушением.

Оценки интеллигенции во второй половине 19 века давались противоположные, но в любом случае пафосные.

С одной стороны можно вспомнить апологетические мифы Чернышевского и Лаврова о "новых людях"» и креативно "критически мыслящих личностях", с другой стороны - их опровержения в романах о нигилистах и бесах.

Далеко не все были в восторге от русских интеллигентов, оторвавшихся от народа и развращавших его "иностранной отравой". Достаточно вспомнить суждения об интеллигентах Салтыкова-Щедрина, Достоевского, Толстого. Стали раздаваться обвинения интеллигенции в развязывании "революционных потрясений, бессмысленной, тупой гражданской войны".

Духовный водораздел здесь происходил как раз по линии сохранения православной традиции как стержня национального самосознания или сокрушения этой традиции во имя новой религии - религии прогресса, царства божия на земле.

Вторая позиция развертывалась через приобщение самих интеллигентов и тех, на кого они стремились влиять, к двум основным идеологиям - или либерализма, или коммунизма.

Столь заметная и противоречивая роль интеллигенции в социальных процессах сопровождалась бурными дискуссиями по поводу ее сущности и миссии.

В середине XIX века интеллигенцию определяли как "самосознающий народ".

Но монолитности интеллигенции не было никогда. Она всегда разделялась. В России 19 века на западников и славянофилов, на «прогрессистов» и «охранителей». Поэтому можно обнаружить очень разные суждения об интеллигенции - в широком и узком, универсальном и классовом понимании.

М.Н. Катков писал: "Вообще наша интеллигенция имеет поверхностный, подражательный и космополитический характер; она не принадлежит своему народу и, оставляя его во тьме, сама остаётся без почвы. Её понятия и доктрины большей частью чужого происхождения и не имеют никакого отношения к окружающей их действительности, а потому никто так легко не поддаётся обману и не обнаруживает столько политического легкомыслия как наши guasi мыслящие люди". Это было написано в 1880 году!

Консервативная часть дворянства считала интеллигенцию людьми недостаточно воспитанными, более низкого уровня.

В качестве представителей умственного труда воспринимали интеллигенцию большинство российских народников и марксистов. Многие публицисты отмечали, что интеллигенция является специфической чертой славянского общества.

В либеральной среде интеллигенцию отождествляли с представителями вольных профессий, рассматривали их как активную и прогрессивную часть общества, не охваченную радикальными политическими идеями.

Оригинальный взгляд на интеллигенцию представил один из лидеров российского народничества Петр Лавров. Он не употреблял термин «интеллигенция», вместо него и в его смысле — выражение «критически мыслящие личности».

П. Лавров первым высказал мысль о внесословном и внеклассовом характере интеллигенции в социологическом плане и антимещанском — в этическом.

Мещанство им рассматривалось как символ безликости, узости формы. Он считал такие черты, как культурность, образованность, формальными, внешними признаками интеллигенции.

Критически мыслящие личности характеризовались творческим подходом и активным проведением в жизнь новых форм и идеалов, направленных на самоосвобождение личности.

Многие идеи П. Лаврова об интеллигенции использовал, развил дальше известный российский публицист В. Иванов-Разумник, который определил интеллигенцию как социальную группу в отличие от интеллигентов-одиночек, которые были во все времена в любом цивилизованном обществе. Выделил такие ее черты как преемственность и непрерывность ее развития, внесословный и внеклассовый характер интеллигенции, антимещанские традиции интеллигенции как одну из сущностных черт ее морального облика.

Это очень важный момент. Интеллигенция 19го - начала 20го века, как либеральная, так и "красная" действительно была в массе своей антимещанской.

Известный российский философ Семен Франк определял термин "интеллигенция" как идеальное собирательное название людей, которые были наполнены оригинальной духовной жизнью и стремились к верховенству индивидуализма в противовес мещанству. Такая дефиниция, согласно С. Франку, соответствовала пониманию интеллигенции в широком смысле.

Интеллигенция в узком смысле воспринималась им как социальная группа тесно сплоченных и психологически однородных "отщепенцев и политических радикалов".

Схожую характеристику интеллигенции России дал философ Николай Бердяев, который считал ее идеологической, а не профессиональной группой.

Интеллигенция, согласно Н. Бердяеву, напоминала монашеский орден или религиозную секту со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим мировоззрением, нравами и обычаями и даже своеобразным физическим обликом, которым она отличалась от представителей других социальных групп.

Обозначенные черты Н. Бердяев относил в первую очередь к радикальной, революционной интеллигенции. Он подчеркивал также наличие таких специфических черт русской интеллигенции, как беспочвенность, разрыв со всяким сословным бытом и традициями, постоянное увлечение различными идеями и умение жить исключительно ими.

Благодаря группе русских философов Серебряного Века, авторов нашумевшего сборника "Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции" (1909), интеллигенция стала определяться в первую очередь через противопоставление официальной государственной власти. При этом понятия "образованный класс" и "интеллигенция" были частично разведены — не любой образованный человек мог быть отнесен к интеллигенции, а лишь тот, который критиковал правительство и систему власти.

Таким образом, патетическая линия в понимании интеллигенции, сформировавшаяся в 19-начале 20 веков может быть выражена следующим определением: интеллигенция - это образованная, критически мыслящая часть общества, социальная функция которой однозначно связывалась с активной оппозицией самодержавию и защитой интересов народа. Главной чертой сознания интеллигенции признавались творчество культурно-нравственных ценностей (форм) и приоритет общественных идеалов, ориентированных на всеобщее равенство и интересы развития человека.

В конечном счете в ходе революционных событий 1917 г, Русский народ, по словам И.А.Ильина, выдал свою интеллигенцию на поругание и растерзание.

Новому обществу не нужна стала креативно "критически мыслящая личность", а государству интеллектуальная оппозиция; место прежней интеллигенции в социальной структуре заняли служащие, учителя, врачи, инженеры, деятели науки и искусства, которые в рамках официального марксизма рассматривались в качестве социальной прослойки и именовались народной интеллигенцией.

И тем не менее зададимся вопросом: была ли преемственность меду дореволюционной и советской интеллигенцией?

Для ответа на этот вопрос вновь необходимо обратиться к истокам.

Проект Просвещения, порожденный западными интеллектуалами и в последствии породивший восточнославянскую, российскую интеллигенцию, нес в себе линейную, механистическую картину мира.

Интеллектуалы и интеллигенты постепенно отдаляются от традиционных ценностей, в которых мир рассматривается как живой, целостный, а человек как его часть.

Отсюда установки на дистанцирование от мира, выявление его несовершенств, установка, что его можно и следует усовершенствовать.

Если китайский, индийский или даже древнегреческий мудрец исходили из идеи, что усовершенствовать мир - это значит усовершенствовать себя, исправить свое знание о мире в случае, если оно не обнаруживает его правильность и гармонию, то носители интеллигентского сознания начинают дрейф в сторону установок, что их образованность, научные взгляды есть основание видеть себя достаточно совершенными для того, чтобы вынашивать проекты улучшения мира, и даже исправления неправильного народа на основе правильного знания о том, каким должен быть правильный мир и правильный народ.

Действительно, по мере развития научного знания о мире, нарастала уверенность, что познающий субъект может изменить любой объект, будь то природа, общество или другой человек.

Интеллигент в России рассматривается как образованный человек, соединяющий в себе развитый интеллект с высокими морально-нравственными качествами.

Но здесь возникало противоречие: с этической стороны человек оставался интеллигентом в той мере, в какой сохранял в себе по сути дела традиционные ценности, прежде всего христианские ценности любви к ближнему. Но постепенно возникла возможность вполне рационального убеждения в том, что ближние не всегда знают, что для них лучше. Поэтому, из любви к ним мы изменим их самих (мы лучше знаем, что для них лучше) и общество, в котором они живут.

И возникает трагический разрыв между образованностью и ценностями человечности. Вторые мешают знаниям воплотиться в полной мере. Их приходится отодвинуть.

В конце 19 века порождается феномен русской псевдоинтеллигентности: с образованностью все в порядке, но ценностная сфера трансформируется в угоду идее прогресса. В ней есть любовь Абстрактная любовь к светлому будущему, к лучшей жизни для людей - любовь мечтательная, абстрактная, беспощадная. Это предельно выразилось в деятельности русских террористов-бомбистов, пламенных революционеров.

В советской интеллигенции вполне можно было наблюдать соединение образованности с нравственными установками.

Причина этого в том, что в значительной степени красный проект, который начинался как заимствование марксистских западных идей построения более прогрессивного социалистического строя в некоторой, а может и значительной степени, стал проектом возвращения в те отношения, в которых происходило в новых формах восстановление традиционных ценностей, таких как: любовь к отечеству, духовное самосовершенствование (достаточно вспомнить моральный Кодекс строителя коммунизма)

По сути дела, это была восточно-славянской традиционной культуры увернуться от ценностей
капитализма-либерализма-позитивизма-праг матизма, сохранить традиционные ценности, придав им новую форму.

Как следствие, часть старой интеллигенции, принявшей советский проект и новой, выходцев из народа, добавившие к традиционным ценностям образованность, сохраняется в своей подлинности. Эта небольшая числом, но большая умением, советская интеллигенция задала ряд потрясающе положительных особенностей советской культуры.